Солона ты, земля!
Шрифт:
— Я чую, и ты от него пришел?
— От него.
— Хорошо. Это хорошо. На душе легче стало сегодня, когда услыхал о тебе. А как ребята обрадуются!
Небо посерело от множества вылупившихся звезд. Уже, наверное, было за полночь. С востока, со стороны Оби, в лицо подул морозный ветерок. Аркадий хотел поднять воротник полушубка, потянулся было рукой, но раздумал: нужно смотреть в оба.
— Как, по-твоему, Иван, мужики пойдут сейчас на восстание?
Тищенко долго сутулился, покачивался в ритм лошадиному шагу. Не любил он поспешности. Все делал взвесивши, серьезно.
— Восстания мужику не миновать. Кое-кто уже это понял. Но не сейчас. Еще не подперло его окончательно. Крестьянин всегда надеется на что-то до последу ждет. Вот когда середнячка колупнут за самую болячку — тогда и начинать…
На опушке рослого березняка их окликнули. Тищенко остановил коня.
— Вот наше пристанище.
Из-за дерева вышел человек. Аркадий вглядывался, но признать его в темноте не мог.
— Это кто с тобой? — спросил подошедший. — Алексей, что ли?
— Нет. Потом узнаешь. Прибери коней.
Когда Данилов передавал повод, не вытерпел, спросил:
— Кто?
Тот немного помедлил.
— Андрей.
— Здорово, Андрей.
— Что-то не признаю. Голос вроде знакомый, а не признаю. Кто это?
Тищенко потянул Аркадия за рукав,
— Пойдем.
Спустились по ступенькам в землянку. Чуть пискнула дверь, Аркадий увидел довольно просторное помещение, освещенное керосиновой лампой. Он сразу узнал усатого Дочкина. Тот свесил босые ноги с нар и расчесывал взъерошенные усы. Напротив сидел Матвей Субачев. Он даже спросонья был весел, широкий рот растянут в улыбке. Андрей Полушин, в пиджаке, сшитом из старой шинели, уже стоял сзади около двери. Секунду-две длилось молчание. Потом Матвей вскрикнул:
— Братцы! Да ведь это Аркадий!
Полушин первый кинулся к Данилову.
— А я слышу, голос-то вроде твой. Да, думаю, откуда…
Аркадия тискали, валяли на нары, радостно рассматривали и снова толкали в плечо.
— Ты смотри! Живой!
Потом стащили с него полушубок, усадили за стол, приткнутый к стене. Сгрудились вокруг.
— Ну рассказывай, что и как, — потребовал Петр Дочкин. Он был старше всех — ему уже под сорок.
Аркадий окинул взглядом друзей.
— Смотрю, обжились вы здесь основательно, — заметил Данилов. — Долго думаете отсиживаться?
Ему никто не ответил. На лица, как тень от тучки, нашла хмарь — он тронул то, что они старательно прятали друг от друга. Аркадий понял это и тут же сменил разговор.
— Я прислан к вам руководством Каменского большевистского подполья.
Друзья переглянулись. Матвей Субачев многозначительно поднял бровь. Задвигались оживленно.
— Хотя Советская власть в Сибири пала в прошлом году, — продолжал Данилов, — большевики не уничтожены. Сейчас начата подготовка к вооруженному восстанию. Меня прислали, чтобы создать у нас в Мосихе подпольную большевистскую организацию и готовить крестьян к вооруженному выступлению.
До утра друзья не ложились.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Перед
Петр Леонтьевич Юдин всегда любил эту пору года — канун весеннего сева. Бывало, отпразднует пасху, выезжает в поле. И работает. Да так работает! Все на свете забывает. Смотрит в такие дни на свои загоны — и душа радуется. Вот оно, богатство! А если удастся прихватить две-три десятины лишку — на весь год радость. А нынче нет спокойствия на душе.
Всегда с тайной надеждой встречал он весну, ждал: вот уродит земля к осени семьдесят, и он станет человеком. И не то чтоб не родила. Бывали удачные годы, собирал до семидесяти пудов с десятины — правда, мало таких годов выпадало, — и все-таки не пришлось поносить на своем веку плисовых штанов и красных с набором сапог.
Приземистый домик Леонтьича стоял в Усть-Мосихе за прудом. Стараньями многих лет удалось пристроить к нему крытый двор, завозню и низкий, с подслеповатым окошком хлев.
Всю жизнь Петр Юдин мечтал поставить в центре села, где-нибудь рядом с церковью или никулинским магазином, если уж не крестовый, то хотя бы настоящий, под железом дом, обнести его тесовым забором с высокими смолеными воротами. Но так и не мог выбраться из Заречья. А тут вдруг незаметно подкралась старость. И остался он жить на отшибе в осевшем от времени пятистеннике с плетнями вместо забора.
Теперь он лелеял последнюю надежду — дочь. Намеревался выдать ее за Хворостовского сынка Кирюшку.
К тому же, как рассказывают, тот постоянно на игрищах крутится около Насти. А Кирюшка — бывший унтер. Правда, народ болтает, что его потому и не мобилизовали в армию, что будто бы отец отвез в Камень два воза пшеницы. Но ведь, признаться, кому охота из дому в солдатчину.
А отец в силе, имеет достаток. Породниться с Хворостовыми было давнишней мечтой Леонтьича.
Вот и пришлось из-за Насти тащиться по бездорожью в город на базар. Жена уже третью неделю жужжит в уши, что девке нужно к пасхе новое платье. Да он, конечно, понимает — скупиться в этом деле не следует.
Съездил, отвез три мешка пшеницы, а платья так и не купил, насилу сам ноги унес…
Подъехавшего вчера чуть свет к базару Леонтьича удивил необычный гомон: все суетились, кричали, какие-то подозрительные парни сновали между возами, шушукались.
«Кого-то обокрали, должно», — мелькнула у старика догадка, и он закричал на жену:
— Ну ты, не разевай рот! Тут тебе не деревня, враз обчистят!
И сам пошире, как наседка, расселся на возу, беспрестанно оглядывая мешки.
Встав с возом в хлебный ряд и развязав верхний мешок, он приказал жене глядеть в оба, пошел к соседу, заросшему рыжей щетиной мужику в крытой черным сукном шубе.