Сон длиной в зиму

Либрем Альма

— Вокруг полно хороших девушек! — невесть зачем запротестовала Зоя, повернула голову и натолкнулась на какое-то странное, дерзкое сияние в глазах Орловского, словно он ждал, что ещё она ляпнет, пытаясь от говорить его от любой перспективы отношений.

— А ты разве плохая? — спросил он.

— Я не… Я не слишком нормальная, — усмехнулась Зоя.

Богдан усмехнулся и крепче схватился за поручень в трамвае, чтобы не завалиться по инерции вперёд. В рыжих бликах уличных фонарей его лицо казалось особенно безмятежным, и Зоя на несколько минут залюбовалась даже — проклятый Орловский действительно был красивым, если его долго

рассматривать. В его смеющихся глазах она невольно улавливала что-то необычное, такое, с чем не сталкивалась прежде.

— Ну если ты не хочешь пробовать настоящие отношения, то, мне кажется, эта игра как раз должна быть тебе по душе, — пожал плечами Орловский. — Развеять скуку. Узнать, как оно бывает.

— Это как-то неправильно — играть в собственную жизнь.

— Ты можешь в любое мгновение остановиться, — пожал плечами Богдан. — Кто ж запрещает?

И вправду, никто. Какая-то правда в его словах была, и Зоя мрачно кивнула.

— Моя остановка, прокомментировала она, когда двери трамвая с шипением открылись.

Орловский не отставал. Он последовал за Зоей, правда, молча, и шёл рядом с нею, не предлагая свою руку и, кажется, соглашаясь держаться, как посторонний человек. Тем не менее, Зоя поймала на себе несколько внимательных взглядов в исполнении случайных прохожих и даже короткие шепотки вроде "красивая пара" и вздрогнула. Захотелось ускорить шаг и попытаться оторваться от Богдана, но, во-первых, был слишком большой шанс влететь в особенно глубокую лужу и быть заляпанной с ног до головы холодной грязной водой, а во-вторых, выглядело бы это по-ребячески. И Орловский всё равно догонит, он же не на костылях за нею хромает, а вполне полноценно, нормально идёт.

Зоя свернула к своему подъезду и остановилась у тяжёлой двери.

— Мама меня прибьёт, — поделилась ни с того ни с сего она. — Что я невесть во сколько возвращаюсь домой. Лебедова что-то заигралась со своими репетициями.

— Хочет, чтобы ты победила, — улыбнулся Богдан.

— Слушай, а… — Зоя запнулась. — Ну, наверное, это важно: мы только на людях притворяемся?

— А мы часто бываем наедине? — он закатил глаза и кивнул на старушку, проходившую мимо с таким важным видом, словно она был приставлена здесь надсмотрщицей, чтобы молодёжь не вела себя особенно развратно. — Мы будем вести себя по-настоящему, Сойка. Мы ж, кажется, уже в том трамвае эту тему проходили?

— По-настоящему? — девушка кашлянула, пытаясь избавиться от назойливой боли в горле, а потом, подавшись вперёд, быстро чмокнула Богдана в щеку. — Вот так подойдёт?

— Это ты для той старушки? — поинтересовался он, кажется, посмеиваясь.

— Нет, — покачала головой Зоя. — Для тебя же. Ну, и для себя, наверное.

— Тогда подойдёт, — Орловский приобнял девушку за талию и быстро, словно дразня, поцеловал её в уголок губ. — До завтра.

— До завтра, — кивнула Зоя и, поняв, что застрянет тут ещё на несколько часов, если так будет и дальше, попятилась и левой рукой с трудом набрала код. Кнопки безбожно заедали, дверь открылась со скрипом, и Богдан с усмешкой на губах наблюдал за тем, как Зоя скрывалась в подъезде, даже, кажется, сделал шаг вперёд, но не для того, чтобы догнать, а чтобы захлопнуть эту самую дурацкую незакрывающуюся дверь.

В тишине подъезда Зоя ещё несколько минут молча таращилась на кодовый замок, подавляя в себе дурацкое желание выглянуть и проверить, ушёл ли Богдан.

Но стоять ещё дольше было, мягко говоря, странно, и она поплелась в квартиру, только сейчас в полной мере почувствовав всю усталость… И ещё что-то странное, дико напоминающее смешное книжное чувство влюблённости.

Орловский, будь он неладен, ей… нравился? Ну, это неправильное слово. Зоя не могла назвать себя влюблённой, не могла сказать, что она испытывает к Богдану влечение, или как там это именуется. Просто рядом с ним было как-то уютно и спокойно, и девушка впервые за долгое время выбралась из скорлупы, в которую сама себя загнала.

…Мама, ожидаемо, выглянула из кухни, и в её тёмных глазах полыхал искренний ужас.

— Так поздно! Зоя, где ты ходила? — возмутилась она.

— Боишься, что я найду себе плохую компанию? — фыркнула Зоя. — Плохо ж вы знаете свою дочь, Елена Леонидовна.

На самом деле, мама её знала хорошо. Зоя всегда была хорошей дочкой, не приносящей ни дурных новостей, за исключением того-таки больного горла, ни плохих оценок. Послушный, домашний ребёнок. Они с мамой были похожи и по характеру, и внешне, и Зоя гордилась ею — редко какая женщина оставалась неизменно красивой и при этом естественной, имя при этом двадцатилетнюю дочку.

— Ты хрипишь, — строго промолвила мама. — Что опять? Лебедова ваша петь до потери сознания заставила? Может, поговорить с ней?

— Не надо, мам, — отмахнулась Зоя.

— И что, ты сама домой добиралась? В такое время, в такую темень?

Зоя остановилась. Сказать, что ли? И маму тоже втягивать в этот несвоевременный розыгрыш?

— Меня проводили, — наконец-то определилась с правильным вариантом ответа Зоя.

— Кто? — не отставала мать.

Теперь ею руководил недюжинный интерес. Судя по всему, больше всего на свете мама хотела удостовериться в безопасности своей дочери, а для этого необходимо было полностью определить её круг общения.

Зоя вспомнила почему-то Богдана, предлагавшего просто жить и наслаждаться жизнью, и подумала, что маме он бы не понравился. Елена Леонидовна была властной, сильной женщиной, не отступающей ни перед какими трудностями. Да, когда на их семью сыпались беды одна за другой, мама выдержала всё это с характерной ей стойкостью, переступила через несчастья и пошла дальше с гордо поднятой головой. Но сколько она потеряла в попытке сделать из себя железную леди? И сколько потеряла Зоя, когда мама медленно, по кусочкам, собирала копию себя из неё самой?

Впрочем, это всё были глупые, бредовые, а самое главное — неуместные мысли. Елена Леонидовна любила дочь сильнее всего на свете, логично, что она желала ей счастья! Вот только про Богдана ей пока что знать не надо.

— Зоя, ты не ответила на вопрос, — напоминая о своём присутствии, строго произнесла мама. — Так кто провожал-то? — улыбка стала гораздо мягче.

Девушка велела себе расслабиться. Нормальный материнский вопрос, заданный дружеским тоном. Не допрос. Да и почему ей вдруг показалось, что мама слишком уж страстно расспрашивает, кто там её провожал? Переживает ведь, чтобы дочь почти в десять часов вечера не возвращалась из университета, потому что от переутомления не мудрено и потеряться в трёх соснах или задремать где-нибудь в трамвае. А ночью холодает, дороги сковывает тонкой коркой льда, можно упасть и серьёзно повредить себе что-то, понятно, что мама такого своему ребёнку желать не станет.