Сон кельта. Документальный роман
Шрифт:
А в них недостатка не было. Казалось просто невероятным, что в этом маленьком и неказистом городке, почти сплошь застроенном убогими домишками — неуклюжими, крытыми соломой, кое-как слепленными из досок и необожженного кирпича, — среди которых лишь изредка попадались здания из более благородных материалов под цинковыми крышами и просторные особняки, выложенные по фасадам португальскими изразцами, — такое неимоверное количество баров, таверн, публичных домов, казино и, прогуливаясь с утра пораньше по тротуарам, бесстыдно выставляет себя напоказ такое множество проституток всех цветов кожи. Зато пейзаж вокруг был великолепен. Утопая в пышнейшей зелени высоченных деревьев, неумолчно шелестевших листвой, Икитос стоял на берегу Наная, одного из притоков Амазонки, чьи воды меняли цвет в зависимости от положения солнца. Заасфальтированных или мощеных улиц было мало, с наступлением вечера нестерпимым делался смрад от мутного потока нечистот и мусора, катившегося по канавам вдоль обочин, и двадцать четыре
Было немного за полдень, и Роджер, сказав, что вместо завтрака предпочитает немного отдохнуть, прошел в дом. Ему была отведена чистенькая скромная квартира с маленькой террасой, откуда открывался вид на реку. Уличный шум был здесь почти не слышен. Роджер, не скинув башмаков, не сняв пиджака, повалился на кровать и в ту же секунду заснул. Впервые за полтора месяца пути его охватило ощущение покоя.
Ему снились не Бразилия, где он четыре года был консулом, не Сантос, не ПарА и не Рио-де-Жанейро, — а Ирландия, какой она предстала ему в 1904-м и 1905-м, сразу после того, как бешеная суета и гонка завершились публикацией его „Отчета о Конго“, которая вызвала настоящий скандал, а самого Роджера Кейсмента для одних превратила в героя, а для других — в зачумленного. С одной стороны его беспрерывно превозносили газеты либерального толка и гуманитарные организации, с другой — обливали грязью нанятые королем Леопольдом писаки. Спасаясь от всей этой шумихи, он, покуда министерство решало вопрос о новом назначении — было понятно, что нога „самого ненавистного в Бельгии человека“ никогда больше не ступит на конголезскую землю, — уехал в Ирландию, где, как ему казалось, его никто не знает. Поспешный отъезд, хоть и не прошел совсем уж незамеченным, все же избавил Роджера от всеобщего назойливого любопытства, которое в Лондоне лишило его всякой частной жизни. И месяцы, проведенные в Ирландии, заново открыли ему эту страну, погрузили в мир, прежде известный ему только по разговорам, книгам и собственным фантазиям, мир, разительно отличный от того, в котором он жил в детстве с родителями или провел свои отроческие годы с двоюродными дедом и бабкой и прочими родственниками, мир Ирландии, впервые представшей ему не бледной тенью или охвостьем Британии, но страной, борющейся за сохранение своего языка, обычаев и традиций. „Милый Роджер, ты стал ярым ирландским патриотом“, — полушутя писала ему кузина Гертруда. „Я всего лишь наверстываю упущенное“, — ответил он.
В течение этих месяцев Роджер совершал долгие прогулки по Донеголу и Голуэю, постигая географию своей порабощенной отчизны, влюбленными глазами всматриваясь в суровую простоту ее пустынных полей, ее каменистое и дикое побережье, разговаривая с ее малоречивыми скромными крестьянами, с ее рыбаками, непреклонно безразличными к штормам и покорными лишь судьбе. Он узнал многих ирландцев „из другого лагеря“ — католиков и немногих протестантов, которые, подобно Дугласу Хайду, ратовали за возрождение ирландской культуры, мечтали вернуть исконные названия городкам и деревням, воскресить старинные песни, танцы, забытое искусство прях и кружевниц. Получив новое назначение в Лиссабон, Роджер, ссылаясь на нездоровье, снова и снова откладывал свой отъезд ради того, чтобы дождаться первого „Фестиваля гленов“, открывшегося в Антриме и собравшего около трех тысяч участников. В те дни он несколько раз чувствовал, что глаза его увлажняются при звуках веселых мелодий, которые исполняют волынщики и хоры, или когда он слушал, не понимая ни слова, сказания, баллады, легенды, дошедшие из тьмы Средневековья. Он впервые наблюдал за состязаниями по кёрлингу и там познакомился с политиками и литераторами-националистами — с сэром Хоресом Планкеттом, Балмером Хобсоном, Стивеном Гуинном, повстречал давних приятельниц — Аду Макнил, Маргарет Доббз, Элис Миллиган, Агнес О'Фаррелли и Роуз Мод Янг, для которых, так же, как для Элис Стопфорд Грин, возрождение ирландской культуры стало делом жизни.
С той поры он и начал переводить часть своих гонораров ассоциациям и школам, где преподавали гэльский язык, в националистические издания, где печатался под псевдонимами. Когда же в 1904 году Артур Гриффит создал „Шинн Фейн“, — предложил ему свою помощь и сотрудничество. Идеи этого журналиста разделял Балмер Хобсон, с которым Роджер подружился. Речь шла о том, чтобы рядом с колониальными создавать сети своих, ирландских школ, предприятий, банков, фабрик и заводов, а со временем — вытеснить навязанную Англией систему. Тогда ирландцы могли бы стать хозяевами собственной судьбы. Предполагалось бойкотировать британские товары, отказываться платить налоги, заменить английские виды спорта — крикет и футбол — исконно ирландскими. Это же относилось к литературе и театру. И, двинувшись таким, мирным и ненасильственным путем, Ирландия постепенно вышла бы из своего зависимого положения.
Помимо того что по советам Элис он прочел множество книг о прошлом Ирландии, Роджер
И, вероятно, оттого, что он с такой неохотой вернулся на дипломатическое поприще, четыре проведенных в Бразилии года — с 1906-го по 1910-й — оказались обескураживающим разочарованием. Он так и не сумел привыкнуть к этой огромной стране, сколь бы ни была она красива, сколько бы новых и добрых друзей ни завел он в Сантосе, Пара и Рио-де-Жанейро. Более всего угнетало его, что — не в пример Конго, где при всех неимоверных трудностях он всегда ощущал, что работает ради какой-то великой цели, далеко выходящей за рамки его должностных обязанностей, — в Сантосе приходилось, главным образом, улаживать неприятности с пьяными британскими моряками, вытаскивать их из тюрьмы, платить за них штрафы и отправлять на родину. Там, в Пара, он впервые услышал о тех ужасах, которыми сопровождается добыча каучука. Министерство, однако, ограничило сферу его деятельности, свело ее к регистрации британских судов, прибывающих в порт, и к помощи соотечественникам, затевавшим в Бразилии коммерческие дела. Хуже всего пришлось Роджеру в 1909 году, когда его перевели в Рио. Ко всем прочим его хворям и недугам, обострившимся от тамошнего климата, прибавились еще аллергии, не дававшие уснуть. Он должен был перебраться за восемьдесят километров от столицы, в расположенный на холмах городок Петрополис, где было не так влажно и жарко, а по ночам даже прохладно. Однако приходилось ежедневно ездить на службу и обратно, что было сущим мучением для Роджера.
Сейчас он спал, и во сне ему настойчиво вспоминалось, как в сентябре 1906 года, перед тем как отправиться в Сантос, он сочинил длинную эпическую поэму, озаглавленную „Сон кельта“ и посвященную легендарному прошлому Ирландии, а также — в соавторстве с Элис Грин и Балмером Хобсоном — политический памфлет „Ирландцы и британская армия“, где побуждал земляков отказываться от призыва.
Укусы москитов разбудили Роджера, прервав блаженную сиесту и вернув его в амазонские сумерки. Небо стало радужным. Он чувствовал себя лучше — не так жгло глаза и ломило суставы. Принять душ в доме консула Стерза было задачей не из легких: покуда Роджер намыливался, слуга должен был наполнить большой чан несколькими ведрами воды — тепловатой и напоминавшей о Конго. Когда он спустился на первый этаж, консул уже ждал его, чтобы сопроводить к префекту Рею Ламе.
Пройти надо было несколько кварталов; ветер нес в лицо песок, так что Роджер постоянно щурился. В полутьме они оступались на выбоинах, спотыкались о камни и кучи мусора. Стало шумно. Из-за дверей каждого бара гремела музыка, слышались пьяные возгласы, выкрики, звуки потасовки. Мистер Стерз, человек уже в годах, вдовый и бездетный, проведший в Икитосе уже лет пять, кажется, устал от города и лишился всяких иллюзий.
— Как относятся здесь к приезду нашей комиссии? — спросил его Роджер.
— С открытой враждебностью, — ответил консул. — Вы, должно быть, знаете: пол-Икитоса кормится с руки сеньора Араны. Верней сказать, от предприятий, которыми владеет сеньор Хулио Сесар Арана. Люди подозревают, что комиссия затевает недоброе против того, кто дает им работу и еду.
— Следует ли рассчитывать на помощь местных властей?
— Как раз напротив — ждите, что вам будут ставить палки в колеса при всяком удобном случае. Власти Икитоса тоже зависят от Араны. Ни префект, ни судьи, ни военные по многу месяцев не получают от правительства жалованья. Без Араны все уже померли бы с голоду. Примите в расчет — Лима дальше от Икитоса, чем Нью-Йорк от Лондона, потому что добираться не на чем [12] . В самом лучшем случае до столицы — два месяца пути.
12
Икитос, административный центр региона Лорето, является крупнейшим городом на Земле, не имеющим сухопутного сообщения с другими городами.
— Вероятно, дело будет сложнее, чем мне представлялось вначале, — заметил Роджер.
— Вам и другим членам комиссии следует вести себя предельно осмотрительно, — прибавил консул после небольшого колебания и понизив голос. — Разумеется, не здесь, не в Икитосе, а когда доберетесь до Путумайо. В такой глуши может случиться что угодно. В этом диком варварском мире нет ни законов, ни порядка. Полагаю, ничем не лучше Конго.
Префектура Икитоса помещалась на Пласа-де-Армас — большом пустыре, где не было ни деревьев, ни цветов, но зато, как показал Роджеру консул, возвышалось причудливое металлическое сооружение, похожее на детский конструктор: там строился дом по проекту Эйфеля („Да-да, того самого, чьим именем названа знаменитая башня в Париже“). Некий преуспевающий торговец каучуком купил его в Париже, привез в разобранном виде в Икитос, и теперь это будет лучшее увеселительное заведение в городе.