Сон в летнюю ночь
Шрифт:
— Ром, ты чего? Пусти! Больно же!
— Говори, кто указал, что платье у меня надо искать
— Да никто не говорил. Случайно увидела. Руку отпусти!
Вика отлетела в угол гардеробной, даже не поняв, что её ударили. Она упала на какие-то шубы, но мягкое приземление не спасло от нового удара.
— Ром, ты с ума сошёл? Не шпионила я за тобой. Пусти, я оденусь и пойду. Клянусь: больше ты меня не увидишь.
— Хватит мне дурочку показывать! Собралась во дворец бежать про платье доносить? Мол, нашла душегуба. Ты из этого дома никуда не выйдешь. В подвале у меня сгниешь.
Слеповран угрожал Вике пыточными-подноготными, как полтора года назад, когда обнаружил её в своём саду над Москвой-рекой, но теперь героиня понимала, что стоит за словами «когда иголки под ногти станут загонять, во всём признаешься». Ей вдруг открылся в полной мере весь ужас своего положения.
—
— Сперва расскажешь, кто подослал тебя. Сказки свои, что порошка какого-то наелась и не знаешь, как попала, себе в глотку запихни. Или поможем запихнуть. По-хорошему не хочешь, по-плохому всё придется рассказать. Есть у меня заплечных дел мастера, они тебя быстро расспросят.
— Меня искать будут. Анна Леопольдовна знает, куда я пошла.
— Пусть хоть обыщется. Мы твою Ляпольдовну вышвырнем следом за тобой.
В этот минуту раздался тихий стук, и Слеповрану в дверь подали какую-то записку. Прочитав, Роман Матвеевич расправил плечи и, бросив на Вику презрительный взгляд, вышел из гардеробной, но тут же вернулся и поволок её к расположенному в другом крыле дома кабинету.
— Посиди тут, пока я по делам отлучусь.
— Одеться хоть дай!
— Не замёрзнешь, — дверь хлопнула, в замке повернулся ключ.
Виктория поежилась — хотя и жарко натоплено, а озноб пробежал по спине. Вот попала, так попала! «Чёрт дернул лезть в этот ублюдский шкаф, — ругала себя Вика. — Знаю теперь, что компания Слеповрана царицу до инфаркта доводила, Елизавете Петровне путь к трону прокладывала, и что из того? Лучше бы не знать». Было страшно, ведь её, носителя компромата, теперь устранят. Князь так и сказал: «В подвале у меня сгниешь». Надо бежать.
Вика заметалась по кабинету, подергала кованую дверную ручку — заперто. Окна кабинета Слеповрана выходят на Невскую перспективу, за ними тёмная холодная ночь, позёмка, холод. Открыть окно невозможно — голландские рамы не предусматривают, чтобы их открывали. «Как их со стороны улицы моют? Промышленные альпинисты у них, что ли, есть?», но эта мысль лишь на секунду отвлекла Викторию от поисков выхода. На окна рассчитывать смысла нет: даже если бы открывались, второй этаж во дворце Соболевского-Слеповрана как четвёртый в хрущёвке. Первый этаж не первый вовсе, а бельэтаж, а ещё потолки под пять метров, а перед домом булыжная мостовая. Не выпрыгнуть. Вика представила своё голое тело, некрасиво распластанное на тротуаре Невской перспективы, и в отвращении поежилась. Чем-то надо прикрыться, а вот чем? Ни скатерти, ни покрывала в кабинете не было, попыталась сорвать штору, но тяжёлый гобелен словно гвоздями прибит был. Вика принялась изучать стены кабинета, где-то за книжными шкафами должна быть секретная дверца, во всех фильмах про дворцы и замки, что она видела, были тайные ходы. Но этот поиск ничего не дал. «Ты из этого дома никуда не выйдешь. В подвале у меня сгниешь», — звенел в ушах злой голос Романа Матвеевича. Вика прекратила кружить по кабинету и села на диван, чтобы унять нервозность, но успокоиться не получилось — воображение сразу стало рисовать жуткие картины всевозможных пыток: «Если я здесь останусь, то войду во все справочники по криминалистической медицине». Схватив ониксовое пресс-папье, Виктория с размаху запустила в стекло, осколки со звоном полетели на пол. Пока внизу не услышали и не прибежали, надо вылезать, может, по карнизу как-то спуститься получится. Осторожно, чтобы не порезаться, попыталась вынуть из рамы стекло, но всё же порезалась, встала на подоконник, поскользнулась, ухватилась за штору, и та неожиданно оборвалась. Утром навалило много снега, расчищая тротуар, его смели под угловые окна, собрав в высокий сугроб, в него и спланировала Вика. Сверху её накрыла тяжёлая гобеленовая штора.
Вызванный ночным письмом князь Соболевский-Слеповран присутствовал на совете во дворце Елизаветы Петровны. Собрались все приближенные к ней: Шуваловы, Воронцов, Салтыков, Ефимовские и Гендриковы. Разговор был серьёзный, цесаревна считала, что наступило время действовать, иначе действовать начнёт Леопольдовна, ей уже доносят, и неизвестно, как дело обернётся. Ни дочь Петра Великого, ни её сподвижники не имели никакой программы, но были охвачены желанием обрести власть. Слеповран подошёл к окну, забарабанил пальцами по подоконнику. На кону стояло очень многое: получить всё или потерять всё — риск немалый, но он любил рисковать, жизнь становилась интересна, когда бурлила кровь, и слова, что он авантюрист и безумец, воспринимались им как похвала. Если бы Роман Матвеевич
Виктория не понимала, куда она идёт — серые здания, незнакомые пустые улицы и снег, очень много снега. Сначала от возбуждения она не чувствовала холода, с трудом закутавшись в жесткую штору, старалась уйти как можно дальше от страшного дома. Потом поняла, что заблудилась в ночном городе, началась метель, от холода коченели босые ноги, сводило пальцы, прижимавшие штору. «Где ж я так нагрешила? — шептали замёрзшие губы. — Я исправлюсь, не знаю в чём, но исправлюсь. Обещаю! Спаси меня, пожалуйста!». Вика сама не понимала, кого просит, но была услышана неизвестным своим адресатом: откуда-то из темноты показались груженые сани. Кому-то ещё не спится, приспичило ночью чего-то перевозить. Сани поравнялись с Викой, остановились.
— Виктория Робертовна, что это с Вами? — Мальцев спрыгнул с саней и бросился к замёрзшей.
Адъютант лейб-гвардии Мальцев перевозил свой скарб из дома Жабоедова на новую квартиру, в казённый дом Гарновского, где отныне квартировали офицеры Измайловского полка. Товарищ Мальцева отвечал за придворную конюшенную часть и содержание царских карет и саней, но поскольку царскими особами катания могли быть назначены в любое время, для переезда приятелю обер-шталмейстер одолжил запряжённые сани на ночь, чтобы к утру они были бы в каретном сарае.
Виктория не удивилась появлению друга, она уже ничему не могла удивляться. Сани развернулись и поехали к царскому дворцу. Мальцев закутал её в тулуп, вытащил из какого-то узла валенки, что-то бормотал, спрашивал, но Вике было всё равно, хотелось в тепло и горячего чаю.
XXII. Санкт-Петербург, ночь с 24 на 25 ноября, 28 ноября 1741 года
Виктория Чучухина пролежала в горячечном бреду почти сутки. Сама благоверная государыня-правительница Анна Леопольдовна справлялась о самочувствии провидицы. Заботливый лейб-архиатер Фишер, первый лейб-медикус двора, лично поправлял компресс на лбу госудырыневой фаворитки, а второй лейб-медикус доктор Ребейра каждую четверть часа подносил ко рту больной ложечку с целительным снадобьем. Вика понимала, что лежит во дворце, но в то же время ей казалось, что она едет с Вуколовым в поезде и её слегка потряхивает на верхней полке, и ещё она качается на дачных качелях, потому что у неё каникулы… К вечеру Виктории стало лучше, жар отступил, и она спокойно уснула.
Проснулась Виктория оттого, что очень хотелось пить, видимо, опять поднималась температура. Комната едва освещалась лунным светом, камеристка спала на стуле возле дверей. Вика поднялась с кровати и, подойдя к окну, уперлась лбом в холодное стекло. За окном порошил мелкий снег, по заснеженной площади шли военные, очень много военных, а впереди на руках несли… Кого они несли Виктория не могла в ночной темноте разобрать, но догадалась — это же Елизавета Петровна! Вот оно, началось: «Мы твою Ляпольдовну вышвырнем». Надо было срочно предупредить Анну Леопольдовну о том, какой флешмоб перед дворцом устроила цесаревна.
Виктория сама не поняла, как добралась до лестницы — голова закружилась, ноги стали ватными. Вика села на холодные ступеньки и только заметила, что забыла обуться, забыла одеть шлафорк. В одной кисейной рубашке на сквозняке галереи. «Что-то часто ты стала раздетой по холоду бегать», — услышала Вика бабушкин голос. Но откуда в левом крыле Зимнего дворца могла оказаться её бабушка? Виктория решила потом разобраться с бабушкой, а сейчас надо бегом к Анне Леопольдовне, пусть поднимает караульных. Как ни старалась потом Вика восстановить события той ночи, память предлагала какие-то отдельные кадры, никак не складывающиеся в целый фильм. Вот она бежит босиком по холодным каменным ступеням; вот стоит в проеме распахнутых дверей покоев Анны Леопольдовны; вот её отстранил широкоплечий гвардеец… Один кадр особенно ярок: цесаревна Елизавета Петровна с нежностью поднимает на руки Ивана Антоновича, а малыш изумленно смотрит на гвардейцев, окруживших его кроватку, и радостно улыбается незнакомым людям. «Бедное дитя! Ты ни в чем не виноват; виноваты родители твои», — Елизавета Петровна, счастливо улыбаясь, прижимает мальчика к груди и уносит его из спальни. Вика смутно помнит, как Анну Леопольдовну и принца Антона уводили гвардейцы. Чета Брауншвейгов не возмущалась и ничего не спрашивала, «Вы чего молчите! Вы что, думаете это программу «Розыгрыш» снимают!» — закричала Вика, но Анна Леопольдовна только удивленно вскинула брови: «Виктория, зачем Вы поднялись? Сейчас же ложитесь в постель. Всё устроится».