Сон в начале тумана
Шрифт:
Гуват, увидев подходивших Бычкова, Кравченко и Тэгрынкеу, вдруг смутился.
В полутемном, без окон, помещении склада Гэмауге заносил в конторскую книгу принятый товар.
— Главное — раздать патроны и завтра выходить на промысел, — деловито сказал ему Тэгрынкеу. — Чай, сахар, муку и другие продукты распределим по вельботам и байдарам.
— И с нами поделиться бы надо, — заметил Орво.
— Поделимся, — пообещал Тэгрынкеу, — поделимся не только сейчас, но и осенью, когда пароход придет. Поделимся не только товарами, но и учителем, и тогда организуем
— Главное — и нам бы патроны и бензин… — продолжал Орво.
Распределение товаров, по мнению Джона, да и всех остальных, было справедливым. Тот, кто не мог сразу заплатить пушниной, взял товары в кредит, а боеприпасы и горючее отдали главам байдарных и вельботных команд.
Еще десять дней провели энмынцы в Уэлене. Потом перебрались в Наукан, а оттуда Джон решил съездить в Кэнискун и отвезти посылку Роберта Карпентера его семье.
Байдара обогнула мыс Дежнева и вскоре за поворотом показался низкий берег и на некотором возвышении десяток яранг. Жилище Карпентера стояло на прежнем месте, и из трубы вился дымок.
Джон с берега направился к знакомой яранге-домику.
В чоттагине заметны были следы запустения и неряшливости.
Джон потоптался, и со стороны полога послышалось хриплое:
— Мэнин?
Джон ответил, и из-под полога показалась взлохмаченная голова Элизабет. Она откинула со лба спутанные волосы и пристально вгляделась в гостя.
— Это правда вы? — нетвердым голосом спросила женщина.
— Да, это я, — ответил Джон. — Я привез добрые слова и подарки от вашего мужа.
— Дети! — вдруг закричала Элизабет. — Слышите, дети? Отец не забыл о нас и послал нам подарки! Кыкэ вынэ вай! [44]
44
Кыкэ вынэ вай! — Возглас удивления.
В чоттагин высыпало все потомство Роберта Карпентера. Джон невольно принялся считать. Детей оказалось всего шестеро, но младшие так громко вопили, что создавалось впечатление большой детской толпы.
Джон положил на земляной пол чоттагина пакеты, и детские ручонки немедленно разорвали бумагу.
— Дети, дети! — Элизабет пыталась урезонить их, но, убедившись в тщетности своих попыток, ворвалась в детскую кучу, отобрала пакеты и, швырнув за полог, встала у входа.
— Мери! Катрин! Поставьте чайник!
Девочки кинулись к потухающему костру, вмиг раздули пламя и подвесили над ним чайник.
Младшие угомонились и расселись в разных углах чоттагина, устремив огромные красивые глаза на гостя. «Отличная наследственность у этого плута!» — невольно подумал про себя Джон, вглядываясь в ребячьи лица. И тут же в памяти возникли лица собственных детей и мелькнула мысль о том, что было бы, если бы он оставил Пыльмау с малыми детьми. Сердце дрогнуло от жалости.
Элизабет расставила на столике давно не мытые чашки, потом, спохватившись, достала тряпку и вытерла их.
Тягостно было Джону сидеть в этом
— Я думаю, что все обойдется, — сказал Джон. — Роберт выглядит бодрым, дела его тоже, видно, идут хорошо.
— Был бы здоров, — с дрожью в голосе произнесла Элизабет. — Это он только на вид здоровый! А на самом деле больной. Иногда он просто обмирал, особенно когда затяжная пурга задует. Тогда ему было трудно дышать, и он лежал, словно рыба, выброшенная на берег. Мне его так жалко. Кто будет за ним смотреть?
— Да вы не беспокойтесь, — пытался успокоить женщину Джон. — Он выглядит здоровым и на здоровье не жалуется.
— Был бы здоров, — еще раз вздохнула Элизабет. — Мы-то уж как-нибудь проживем, выдержим… Может быть, даже дождемся его… Только так почти никогда не бывает.
Элизабет вдруг всхлипнула.
— Белые никогда не возвращаются к брошенным женам, — сквозь слезы произнесла она.
— Не надо отчаиваться, — с надеждой в голосе сказал Джон. — Не все такие…
На всем пути от Уэлена до Энмына он вспоминал эти глаза — детей и Элизабет, а потом в памяти возникали глаза собственных детей и Пыльмау…
Джон собирался покрыть новой кожей ярангу. Сначала Пыльмау расщепила моржовую кожу весеннего убоя на широкой доске и натянула для просушки на специальную раму. Недели две кожа провисела, принимая на себя щедрое весеннее тепло и сухой ветер из тундры.
Утром с помощью Яко и Пыльмау Джон содрал старые кожи.
Они так высушились на ветру, что, падая на землю, гремели как жестяные. Чоттагин обнажился, оголились деревянные стойки, которым, наверное, было по сотне лет. Они были так отполированы и прокопчены смолистым дымом костров и жирников, что напоминали своим видом самые дорогие сорта красного дерева.
Когда яранга Макленнана освободилась от старой крыши, сюда потянулись соседи. Первым пришел аккуратный Тнарат, приведя с собой взрослых членов своего многочисленного семейства. За ним пришли Орво и Армоль. Последним явился Гуват, дожевывая на ходу завтрак.
— Хорошо, что не начали без меня! — закричал он еще издали. — Может, нам подождать покрывать ярангу моржовой кожей?
— Это почему же? — удивился Орво.
— Лучше брезентом, — ответил Гуват, проглотив с гримасой не дожеванный кусок.
— Все знают, что лучше крыть брезентом, но где его возьмешь? — сказал Орво.
— А я видел.
— Где?
— В Уэлене на полке в старой лавке, где теперь рисует Гэмауге, лежит свернутый брезент. Я спрашивал его — кому он принадлежит, а Гэмауге говорит, что не знает. Прежний торговец бросил его, а новая власть еще не взяла, потому что нечем замерить его.
— Да ну тебя! — отмахнулся Орво. — Всегда такую глупость сморозит, что хочется дать затрещину, как напроказившему мальчишке.