Сон в начале тумана
Шрифт:
— Силачей-то у нас нет, чтобы бороться, — заметил из своего угла Гуват.
Но больше никому не было охоты разговаривать. В полном молчании энмынцы помогли Гэмауге и его каюрам запрячь собак. Озабоченные люди долго смотрели вслед удаляющимся упряжкам, пока они не скрылись за Восточным мысом.
Лагуна замерзла, но море еще не успокоилось, и волны не позволяли морозу сковать ледяную шугу, колыхавшуюся у самого берега.
Джон поднялся задолго до рассвета, осторожно оделся, чтобы не разбудить детей и, главное, Пыльмау, и вышел из яранги. Небо было черное и низкое, словно над всем водным пространством навесили полог
Резкий ветер, просоленный и холодный, хлестнул Джона по лицу, заставил пригнуться. Преодолевая его напор, Джон зашагал к морскому берегу, навстречу крупным каплям соленой воды. Ноги скользили по осколкам льда, по замерзшей, покрытой ледяной коркой гальке. Несколько раз Джон едва не упал, чудом удержавшись на ногах. Он пожалел, что не взял посох.
С возвышенной, намытой волнами гряды он увидел море, светлое пространство, слабый отблеск ледяной шуги. Большие светлые волны у самого берега рвали непрочный покров и кидали на берег осколки льда. Напрягая зрение, Джон вдруг заметил множество собак, торопливо перебегающих с места на место, что-то жующих и урчащих друг на друга.
Джон подошел ближе к волнам, нагнулся низко над землей, и руки его нашарили кучку мелкой рыбешки — вэкын. Прядка из рыбьих тушек тянулась вдоль всей прибойной черты. Очевидно, большой косяк вэкыпа попал в прибрежное течение и волны выбросили его на берег. Некоторые рыбки были еще живы, но большая часть смерзлась. Джок взял рыбку и откусил с хвоста. Вкус свежей рыбы пробудил дремавший голод. Джон двинулся по берегу. Светящаяся полоска тянулась бесконечно.
Джон бегал от яранги к яранге, стучал в двери, кричал прямо с порога:
— Анкачормык вэкын! Анкачормык вэкын!
И люди выскакивали, торопливо одевались, потому что знали, какая это неслыханная удача, когда косяк выбрасывает на берег. Значит, можно запастись вкусной рыбой, но главное, песцы, почуяв морской подарок, кинутся к берегу. Если выбросило большой косяк, человеку не собрать всю рыбу, и песцы будут кормиться на берегу, выкапывая рыбу из-под смерзшейся гальки, а потом из-под самого снега до той поры, пока не станет снежно-белой их шкура. Песец сам будет отмечать путь тропинками на снегу. На этих тропах охотники и выставят капканы.
Энмынцы хватали все, что попадалось под руку, — большие кожаные мешки для переноски мяса и жира, ведра, дорожные баулы, а иные набирали вэкын просто в подолы камлеек и складывали подальше от воды.
К рассвету на берегу выросли внушительные кучки собранной рыбы. Собаки так отъелись, что даже не смотрели на рыбу. Они ушли с берега и разлеглись возле яранги, переваривая плотный завтрак. Сытые псы совершенно не годились для упряжки, поэтому люди сами впряглись в нарты и перевезли рыбу на лед лагуны, где сложили ее в большие общие кучки, которые обложили снегом. Каждый энмынец снес свою рыбу в общую кучу, и Джон удивленно спросил Орво:
— Как же потом узнать, сколько у каждого рыбы?
— А зачем? — ответил Орво. — Разве плохо, когда одна большая куча вместо нескольких маленьких?
Джон вспомнил, как на берегу люди состязались, кто больше соберет рыбы, а тут все свалили вместе. И даже их добыча, которую они с таким тщанием собирали втроем — Пыльмау, Яко и он, — тоже оказалась погребенной вместе с другими.
— Но ведь не все люди одинаково работали, — заметил Джон.
— Да, люди по-разному работали, — весело согласился Орво, — зато
Джон увидел Армоля, который вместе со всеми весело складывал рыбу, и ему стало неловко: даже Армоль и тот не испытывает чувства собственности и, похоже, радуется вместе со всеми.
Дожидаясь в чоттагине, пока сварится огромный котел с рыбой, Джон думал о том, что, видно, в этом обществе еще крепко держатся черты того прошлого, когда все добытое человеком было общим. Что-то говорил по этому поводу профессор социальных наук в Торонтском университете, о каком-то первобытном коммунизме… В общем-то, нечто похожее есть: общая охота на крупного морского зверя. Хотя при распределении уже учитывалось, кому принадлежит судно, кто гарпунил, а кто просто сидел. Особенно это касалось тех частей кита, которые представляли товарную ценность. С моржовыми клыками и кожей тоже поступали отнюдь не по-коммунистически, хотя по мере возможности старались обеспечить всех. А вот тюлени, пушнина — это уже было частной собственностью…
Длинный, сверкающий чистотой кэмэн уже лежит на низком столике. Детишки в ожидании притихли и смотрели во все глаза на булькающее рыбное варево.
Дым с трудом пробивал холодный воздух, нависший над отверстием, а порывами ветра загоняло его внутрь чоттагина, и теплая волна колыхала меховую занавесь полога. Вместе с волной приходил густой запах вареной рыбы, щекотал ноздри и вызывал обильную слюну.
Наконец Пыльмау сняла с крюка котел и понесла к деревянному корытцу-кэмэны. Она навалила вареной рыбы прямо с краями. Теперь все замерли в ожидании, когда отец первым протянет руку. Джон оглядел напряженные лица детей, и волна нежности заполнила сердце. Неужели им угрожает мертвая схоластика школьной зубрежки, строгая школьная дисциплина? Яко, который не может спокойно просидеть и минуту, Биллу-Токо и маленькой Софи-Анканау? Да не только их, но и всех других детей Энмына невозможно вообразить за школьными партами. С малых лет они учились сами, под неусыпным наблюдением своих родителей. Игра для них была той школой, которая готовила их к жизни, к презрению к смерти и физическим страданиям… Пусть они остаются с теми, кто научит их жить.
Джон весело подмигнул и взялся за еду. Тотчас над горкой вареной рыбы замелькали смуглые ручонки детей и громкий хруст поглощаемой еды, способный шокировать любое общество в Канаде, заполнил чоттагин, разбудив даже осоловевших от обильной кормежки собак. Да, когда здесь ели, так уж ели, а не священнодействовали над едой, не делали вид, будто безразлична эта вкусная, сваренная вместе с потрохами рыба — вэкын!
После еды все потянулись к рукомойнику, в котором еще не замерзла вода. Веселый медный звон мешался с громким говорком детей и треском стреляющего костра.
Сквозь этот звук до слуха Джона вдруг донесся ленивый лай объевшихся собак. «Кто-то едет», — подумал Джон и вышел из яранги. Нарты шли с восточной стороны, и люди Энмына уже стояли в ожидании, передавая друг другу бинокль.
— Большие люди едут, — сказал Орво, опуская бинокль.
Нарт было столько же, как при приезде Гэмауге. Дальняя неустоявшаяся дорога вымотала собак, и нарты долго тащились под громкий лай энмынских псов, пока не подъехали ближе. Почти все каюры бежали рядом, облегчая нарты, и только один человек, закутанный в меховую одежду, продолжал сидеть, не оставляя сомнения в том, что это не местный житель.