Сон в начале тумана
Шрифт:
— Мистер Карпентер, мы с вами говорим на разных языках, — попытался прекратить этот поток слов Джон, но торговец только отмахнулся и продолжал:
— Я знаю ваши намерения и за свою жизнь повстречал немало странных людей. Но все эти странные люди становились совершенно обыкновенными, когда видели золото. Хотите, я вам покажу его?
И с этими словами Карпентер вытащил из-за пазухи движением точь-в-точь таким, каким чукчи извлекают кисет с табаком, мешочек, напоминающий кожаный кисет. Оглядевшись по сторонам, Карпентер высыпал на ладонь небольшую кучку желтого песку, который Ильмоч называл засохшими испражнениями грудного младенца. Торговец поднес руку к огню и торжествующе спросил
— Ну и как?
Джон и сам удивился. Созерцание золотого песка не вызвало в нем никаких особых чувств. Лишь вспомнилось, как в далекое время, снаряжаясь в путешествие, он втайне мечтал вернуться в родной дом в Порт-Хоупе состоятельным человеком, и среди многих обдумываемых способов обогащения на важном месте стоял именно этот, который предлагал Карпентер, — найти золото и намыть его где-нибудь в тундровом ручье.
— Я знаю, откуда вы взяли это золото, — неожиданно для себя сказал Джон. — Это золото с ручьев, впадающих в озеро Иони.
Карпентер отпрянул от Джона, словно от огня.
— Откуда вы знаете? Человек клялся, что, кроме него, никто не знает о богатствах озера Иони, — испуганно произнес он.
— В конце концов все тайное становится явным, — наставительно сказал Джон. — Я пока ничего не буду говорить, но если вздумаете организовать большой прииск или что-нибудь в этом роде, пеняйте на себя. Чукчи вас вышвырнут со своей земли.
— Так, так, — с удивлением пробормотал Карпентер, пряча мешочек с золотом.
Уэлен в эти ясные морозные дни был оживлен, и на улице толпилось множество прохожих. Местные собаки не знали, на кого и лаять. На приморье, возле больших торосов, не успевших прошедшим летом пройти в Тихий океан, приезжие устроили стоянку собачьих упряжек, привязав своих псов к вмороженным в лед палкам.
В каждой яранге пылали костры, варилась еда, выпивалось невероятное число чашек чаю. Карпентер не мог упустить такого случая, и в собачьей части яранги Гэмалькота открыл небольшую лавочку. Он бойко распродавал кирпичный чай, сахар, патоку. Охотники покупали патроны, порох, дробь. Дважды пришлось посылать нарты за товаром в Кэнискун.
Торговец больше не напоминал Джону о золотом песке, был подчеркнуто вежлив и внимателен.
В назначенный день гости и хозяева собрались в недавно выстроенном большом деревянном здании. Русские собирались открыть здесь то ли школу, то ли какое-то управление, но в связи с войной здание пустовало, и с разрешения волостного старшины сегодня его использовали как зрелищное предприятие.
В доме пахло свежей краской, в окна бил "зимний солнечный свет, под ногами скрипели половицы, хлопали двери — все кругом было полно звуков, от которых давным-давно отвык Джон Макленнан. И даже не столько отвык, сколько шум этот был непривычен в этих условиях, не связывался с толпой чукчей и эскимосов в меховых кухлянках, в цветастых матерчатых камлейках и в расшитых бисером праздничных торбасах.
Они входили в деревянную ярангу, оглядывались вокруг, трогали пальцами крашеные стены, оконные стекла и с удивлением посматривали себе под ноги, на деревянный пол, словно это был корабль.
Чукчи и эскимосы расселись прямо на полу, благо он был чист и сверкал краской, а певцы и танцоры пристроились на небольшом возвышении, образованном чуть приподнятым полом соседней комнаты, которая огораживалась съемными щитами-стенами.
Сначала пели сами уэленцы и показывали групповые женские танцы. Большие желтоватые круги бубнов закрыли лица певцов, которые пели прямо на туго натянутую кожу моржового желудка. Звук отражался и, усиливаясь, создавал впечатление горного эха.
Женщины танцевали самозабвенно, полузакрыв глаза. Джон смотрел
Джон смотрел на танцующих женщин и вспоминал Пыльмау, ее длинные, уходящие вверх и в сторону глаза. Он вспомнил ее вкрадчивый нежный голос, ее заботу о нем, и ему вдруг показалось, что никто теперь не сможет сдвинуть его с этой земли, оторвать от этих людей, ставших ему настоящими друзьями и братьями.
Вот вышел стройный юноша, почти мальчик, знаменитый эскимосский танцор, сочинитель песен и мелодий Нутетеин. Он исполнял песню-танец о чайке, застигнутой бурей в море. Но это был рассказ не о птице, а о тех, чья неспокойная жизнь наполнена бурями, о тех, кто никогда не теряет надежды достичь желанного берега. В этой песне было всего лишь несколько слов, но это были именно те слова, которые были необходимы, и в этом была настоящая неподдельная поэзия. Поэзия — это когда выбираются самые необходимые слова, подумал Джон.
На смену Нутетеину вышел уэленский певец и танцор, поэт и музыкант юный Атык. Джон вгляделся в его лицо и поразился его красоте. Это была настоящая мужественная красота — красота умного, волевого и вдохновенного лица, озаренного поэзией и радостью жизни.
Аплодисменты не были приняты в этом зале, но Карпентер не привык считаться с обычаями и шумно хлопал в ладоши, выражая свое удовольствие и одобрение.
— В этом, честное слово, что-то есть! — громко говорил он рядом сидящему Джону, — Понимаете меня? Что-то в этом есть! Слушаешь эти бесхитростные простые песни, похожие на волчье завывание, и вдруг обнаруживаешь, что они тебя тоже волнуют, что-то трогают в твоем сердце.
— Потому что это настоящее искусство! Искусство! — повторил Джон Макленнан.
— Ну уж хватили куда! — протянул Карпентер. — Хотя я с вами согласен, что зародыш искусства в кое-каких танцах есть. Конечно, если отдать все это в хорошие руки, отшлифовать, переложить на настоящие музыкальные инструменты, кое-что с удовольствием могли бы посмотреть даже в Штатах…
— Нечего им в Штатах делать! — резко отрезал Джон. — Пусть это останется при них, потому что только они это понимают и чувствуют по-настоящему.
— Что же, — рассудительно заметил Карпентер. — Может быть, вы и правы.
Карпентер явно старался завоевать расположение Джона Макленнана. Старый торговец злился сам на себя за то, что чувствовал себя перед этим безруким так, словно провинился перед ним.
К вечеру празднество перекинулось на снежные просторы уэленской лагуны. Прямо от берега отправились в далекое путешествие бегуны с посохами. Они должны были пробежать расстояние, равное приблизительно пятнадцати милям. Оленеводы приготовили победителю несколько пыжиков, а Карпентер, главный источник призов, воткнул в снег для первого бегуна плоскую бутылку виски.