Сон в начале тумана
Шрифт:
— Солнечного Владыку свергли, — коротко пояснил Джон.
— Но он так прочно сидел на своем золотом сиденье, — с сомнением покачал головой Орво. — За несколько лет до тебя приезжал в наше селение русский шаман — поп. Он говорил, что русский царь — это главная сила на земле. И он так крепко сидит на своем золотом сиденье, что никто не может его сдвинуть. Солнечный Владыка общался с самим богом…
— Как видишь, пришлось ему слезать с золотого сиденья, — сказал Джон.
— А зачем его надо было снимать? — спросил Орво.
— Очевидно, государством хотели управлять и другие люди, кроме него, — предположил
— Чудаки. Мало им было своих хлопот, — с презрением заметил Орво. — Царь все делал так хорошо, и, кроме того, у него был большой опыт. Зря его сняли.
— Почему ты уверен, что царь делал все хорошо? — спросил Джон.
— А как же, — Орво был возбужден. — Он не настаивал на том, чтобы мы признали его богов. Кроме того, в отличие от наших соседей якутов, мы были освобождены от обязательного ясака и платили только добровольно, кто сколько захочет. Разве это плохо?
— Да, действительно, с этой точки зрения русский царь весьма подходил чукчам, — заметил Джон.
Не уловив иронии или не обратив на нее внимания, Орво сказал:
— Ведь кто знает, что принесут сюда новые власти. Может быть, такое, что будет совсем плохо всем нам.
Джон согласился с этим разумным доводом, но с надеждой сказал:
— Сколько времени пройдет, прежде чем новые власти доберутся до Чукотки!
Разговор этот происходил в начале зимы, когда море покрылось льдом и свет убывал с каждым днем, словно какой-то великан отрезал каждый день по ломтику от холодного зимнего солнца. Еще одна зима вставала на жизненном пути Джона Макленнана, но он не страшился ее и встречал спокойно вести о надвигающихся ненастьях, о замерзших реках, о том, как растет береговой припай, все дальше и дальше отодвигая от материка линию дрейфующего льда.
Яко и Тнарат уже бойко писали английские слова и с шутливой серьезностью обращались друг к другу и к своему учителю, пользуясь усвоенными словами. Однажды Тнарат пришел на урок расстроенный.
— Что с тобой? — спросил его Джон.
— Я тебе давно хотел сказать, — смущенно заговорил он, — да боялся, что ты перестанешь меня учить… Узнали, что я пытаюсь научиться наносить и различать следы человеческой речи на бумаге, и стали надо мной смеяться. Даже сыновья мои смеются. Сегодня разговаривал с Орво, и он спросил, верно ли, что я учусь у тебя грамоте. Я сказал правду. Задумался старик и объявил, что ничего из этой затеи не выйдет. А когда я показал ему, что я уже умею, он поднял меня на смех. Говорит, что слышал от тебя — грамота совершенно не нужна чукчам, она такая же чужая для нашего народа, как белая кожа и светлые волосы. Ты говорил это?
— Да, говорил, — признался Джон. — Но имел в виду, что ни к чему совсем, если каждый чукча заделается грамотным.
— И думаешь так и сейчас? — спросил Тнарат.
— Уверен в этом, — горячо произнес Джон.
— Тогда почему меня и Яко учишь?
— Если Яко и ты будете грамотными, от этого никому не будет вреда.
— Вред уже начался, — заявил Тнарат, — надо мной смеются. Люди отворачиваются от меня и подозревают нехорошее в моем желании научиться языку белого человека.
— Ты хочешь сказать, что не будешь учиться? — спросил Джон.
— Я этого еще не сказал.
Тнарат был в таком затруднении, что по привычке стянул с головы малахай и мехом вытер вспотевшее лицо.
— Хорошо было
Джон задумался. Он знал достаточно хорошо своих односельчан. Из соперничества, желания не отстать друг от друга учиться пожелают все. Поскольку учился и Яко, от взрослых не отстанут и дети. Значит, придется открыть настоящую школу и все свое время отдать делу обучения грамоте жителей Энмына. А кто же будет ходить на охоту, ездить за товарами в далекий Кэнискун? Кроме того, нет ни бумаги, ни письменных принадлежностей, не говоря уже об учебниках. Все это Джон спокойно и деловито объяснил Тнарату.
— А кроме того, давай вместе задумаемся: к чему вес это? Ни в промысле, ни в домашних делах грамота чукче не нужна. Она только отнимает время и возбудит мысли и желания, которые его будут беспокоить и отвлекать от настоящей жизни.
— Верно говоришь! — почти обрадованно воскликнул Тнарат. — Пожалуй, хватит. Немного позабавились, пора и кончать. Уф, — он распустил шнурок, освободил ворот кухлянки. — Легко стало.
Такой легкий отказ от учения Тнарата опечалил Джона. Он чувствовал, что этот человек, выросший в яранге, в вечном поиске еды и тепла, по-своему незауряден, талантлив. Все, к чему бы ни прикоснулись руки Тнарата, обретало крепость, красоту и какое-то своеобразие. При всем при этом Тнарат был удивительно бескорыстен и умел обходиться самым необходимым. У него не было запасов, которые так любил заготовлять Армоль, не было вторых нарт и лишних собак. Если у него появлялось что-то лишнее, он тут же с радостью дарил это ближайшему соседу, чаще всех беспечному и бедному Гувату.
Джон еще некоторое время позанимался с Яко, и первые уроки грамоты в Энмыне тихо, само собой прекратились. Джон даже на долгое время забыл свой дневник и не обращался к нему до самого памятного дня, пока к нему не приехал перепуганный и растерянный Карпентер.
Карпентер ввалился в ярангу Джона в пуржистое, светящееся летящим снегом утро. Он долго отряхивался, выбивал торбаса, меховые штаны, отдирал сосульки с бороды.
— Большевики взяли власть! — громко и с каким-то отчаянием он выпалил в лицо Джону Макленнану.
Джон пожал плечами.
— В России воцарился Ленин и большевики! — повторил Карпентер. — Вы понимаете что-нибудь?
— В том-то и дело, что я ровным счетом ничего еще не понимаю, — спокойно ответил Джон. — Входите пока в полог, Пыльмау приготовит вашу комнатку.
Пыльмау возилась в каморке, где когда-то жил Джон, пытаясь разжечь железную печурку. Сильный ветер то рвал пламя, то вдруг выхлестывал его прямо в каморку, рискуя поджечь все жилище. Пыльмау долго возилась, пока тяга не установилась и бока печурки не покрылись румянцем жара.
— Дорогой Джон! — продолжал Карпентер. — Я счел своим долгом приехать к вам и предупредить вас об опасности. Большевики надвигаются и на Север. На Камчатке уже Советы, Советы начали действовать и в Анадыре. Как вы можете относиться ко мне с таким недоверием, когда я бросил все и в первую очередь поспешил к вам? Я бы мог вот так просто уехать один и оставить вас на произвол судьбы. Дорогой друг, я в вас вижу не только брата по крови, но и незаурядного человека, который может ни за что погибнуть от пули большевика.