Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы
Шрифт:
Окончил он, в общем, эти курсы, экзамены сдал и стал работать в той же больнице, но уже, получается, уровнем выше. Тоже не бог весть что, операции на мозге ему делать пока не доверяли — но раньше он в основном картошку чистил и парковку подметал, а сейчас уже непосредственно с больными имел дело. То есть уколы ставил, таблетки раздавал, перевязки, то-се. Особенного удовольствия он не получал от этих дел, для этого надо быть матерью Терезой, но все равно у каждого из нас бывает такая мысль: а что мы в жизни сделали хорошего? А тут вполне очевидный результат, помогаешь людям выздороветь, утешаешь их, когда им больно или страшно, да и ночью, когда один на дежурстве, ты за всех отвечаешь, кто в твоем отделении. Если что экстренное случится — пошлешь дежурному врачу сигнал на пейджер, но пока он прибежит — от тебя все зависит. Так он прожил год, а то и два: снял квартирку недалеко от больницы, пять дней работает, два ходит по горам или катается на горных лыжах. Говорит, что охотно брал ночные дежурства, всякие экстренные выходы с двойной оплатой — не то чтобы деньги так любил, а просто —
Работа эта до некоторой степени, как он сам говорит, противоположна тому, что он делал раньше — потому что до сих пор главная его задача была всеми возможными способами продлить человеческую жизнь, а теперь — напротив. По поводу первого, он говорит, доходило до смешного — столетний старикашка, давно выжил из ума, лежит просто старой брюквой такой на кровати. Содержание его в день обходится в сумму, которую мы тут за месяц зарабатываем, вокруг наследники собрались, считают секундочки, да и у самих уже седые бороды… Но нет — по правилам должны этой старой перхоти продлевать жизнь до последней минуты, только что пересадку органов ему не будут делать, а все остальное — пожалуйста, даже кровь можно переливать. Но теперь у него дело нашлось другое. В Швейцарии разрешена эвтаназия. То есть если тебе реально жизнь надоела и у тебя к этому есть какие-то уважительные причины, а не просто денег мало, или зимой, например, скучно, или жена бросила — ты не должен прыгать с крыши или там под поезд бросаться, а можешь вполне официально жизнь закончить.
Там это поставлено на поток — то есть не только для местных жителей, а приезжают из других стран те, кому не хочется, чтобы потом их машинист проклинал, или там чтобы от асфальта отскребать пришлось, или по-другому неаккуратно вышло, и подписывают договор со специальной конторой. То есть все так, как будто ты, не знаю, в парикмахерскую пришел или заказываешь, чтобы тебе диван заново перетянули, а то в старом моль завелась. Все абсолютно солидно и по-деловому. Вы когда хотите? Я во вторник в 18:30. Нет, на вторник запись полная, можем предложить в четверг с утра, в 9:45. Ладно, я согласен. Представляете, да? Селится пациент в гостинице, предупреждает, что в четверг съедет. Во вторник, раз уж все равно застрял, сходит по Цюриху погулять, в среду открытки пишет, а в четверг с утра переодевается в чистую рубашечку и ждет гостей. Во-о-о-от, гостей! Поодиночке не ходят на это дело: вдруг врач в последнюю секунду уговорит этого, который с эвтаназией, в свою пользу завещание написать. Тому-то уже все равно, но на прощанье вдруг захочется родственникам кукиш продемонстрировать. Чтобы от этого подстраховаться, ездят втроем: доктор, который себе большую часть гонорара заберет (не зря же он двенадцать лет учился), потом фельдшер, который будет ему вроде как ассистировать, и еще один парнишка, который все это дело снимает на видеокамеру. Зачем? Ну если потом возникнут вопросы опять же по поводу завещания.
Ассистировать там на самом деле нечего, он даже не укол делает, как в Америке, а просто какую-то дрянь разбалтывает в стаканчике и дает пациенту выпить. Но все равно почему-то нужно как минимум втроем — может быть, потому, что двое могут теоретически сговориться между собой, ну а трое уж никак. И вот нашего лысого Ууно приглашают работать этим самым фельдшером. Делать, по сути, ничего не надо: сначала он стоит со скорбным лицом, пока доктор уговаривает суицидника отказаться от своих намерений (это формальность, никто не отказывается, но соблюдать правила надо), потом смотрит, как тот, значит, пьет свой последний дринк, потом нужно еще час высидеть, пока подействует — и, значит, вдвоем с тем, который видеокамеру держал, готовое уже тело выносить в фургончик.
Не сказать, чтобы ему эта работа прямо сильно понравилась. С одной стороны, все лучше, чем горшки таскать и кастрюли на кухне ворочать. С другой — сколько в этом участия не принимай и сколько не повторяй, что человек сам добровольно решился, но все равно — вот этот самый мо-мент, когда душа отлетает, он какой-то такой, Ууно говорит, ну что-то такое происходит, как будто железом скребут по стеклу, а ты это чувствуешь, но не слышишь, как-то так. Да и, главное, ушло чувство правильности дела, которым ты занимаешься. То есть доктор (а они все время с одним ездили) обычно на обратном пути философствует — типа вроде они освобождают человека от страданий. «Последнее милосердие», — так он это называл. Но ему-то хорошо, говорит Ууно, он с пяти тысяч франков себе забирает три, еще штуку — конторе, которая клиентов ищет, ну и им с фотографом по пятьсот. И едут они, в общем, в этом фургоне, сзади покойник в черном пакете, а они рассуждают про то, как они ему облегчение
Но и увольняться сразу ему тоже не хотелось. Он, вообще, как я понял, больше старался всегда плыть по течению и смотреть, куда вынесет. Пока не произошел вот этот самый случай. Вызвали их на этот день к молодой девушке, местной. Она из какой-то очень богатой семьи… ну это Швейцария, значит или часы, или банки, или шоколад. Почему-то кажется, что таким особенно тяжело помирать, гораздо тяжелее, чем нам. У нас-то все имущество в одном рюкзаке поместится, скинул, разогнул плечи и пошел себе на небо. А им до того, наверное, жалко все оставлять, что у них было на земле! Ну, короче, девушка эта — она болела такой страшной штукой, называется рассеянный склероз. Начинается с какой-то ерунды, например, по утрам одна рука плохо слушается. Потом другая. Потом зрение немного ухудшается. И это все медленно, медленно ползет по организму, проснулся — и сегодня чуть хуже, чем вчера. Ненамного, самую капельку, так что даже можно подумать, что ничего не изменилось или даже что слегка полегчало, а на самом деле нет — хоть и есть какие-то лекарства, они только замедлить течение болезни могут, а не вылечить. Дальше возможны варианты — иногда она может в полгода человека прихлопнуть, а иногда на десятилетия растянется, только он, ну чаще она, почему-то женщины чаще болеют, остается полностью парализованной, хотя и в сознании.
Опять-таки, для нас это по-настоящему страшно — кто за нами будет ухаживать? Окажешься в хосписе, двадцать человек в палате, половина без сознания и медсестра с Филиппин, которая двух слов по-фински не знает, дважды в день тебе поменяет памперс обоссанный. Но ей-то, в смысле швейцарке этой, ничего такого, ясное дело, не грозило: уж ее-то никто в больничку бы не сдал. Так и жила бы в своей комнате в особняке в окружении прислуги. А вот как бывает — не хотелось ей жить в таком состоянии, то ли чтобы не горевать, что так не повезло, а может быть, из гордости не хотелось обузой становиться. Не знаю, выдумывать не стану. И вот, короче, вызывает она эту смертную команду, доктора, нашего лысого и фотографа.
Для Швейцарии такого диагноза вполне достаточно: смертельная болезнь, ухудшающая каче-ство жизни, без шансов на выздоровление — всё тип-топ, у государства никаких возражений. Приезжают они на место. Дом гигантский, провожает их горничная, которая чуть ли не бахилы им дает на ботинки, чтобы паркет не попортили, как будто они в гости пришли или унитаз им чинить. Родители этой бедняжки прячутся где-то внутри — вроде как она с ними попрощалась и попросила не присутствовать. Приходят в комнату. Ну комната там такая, что обычный наш дом целиком туда поместится. Причем оба этажа. Большая кровать, на ней лежит эта девица, вся в белом. Кругом буквально горы цветов, корзины, букеты в вазах — хоро-шо, сообразили пока венков не присылать. Поставлены кресла кругом — опять же, полное ощущение, что пришли со светским визитом.
Доктор, как положено, пытается ее отгово-рить, причем не тараторит, как обычно, по бумажке, а вроде всю душу вкладывает — «ну зачем же, такая молодая, может быть, лекарство придумают, вот я читал, что в Японии уже клинические испытания проводят». Она слушает его и так улыбается насмешливо, вроде как «меня не проведешь, давай рассказывай». Ну кончил доктор. Она мягко, чуть ли не со смешком говорит, что она восхищена его красноречием, но остается при своем мнении, так что просит поскорее приготовить ей его фирменный коктейль. Представляете, еще и шутит! Ну доктор и так на нервах из-за обстановки, плюс какой-то еще шорох слышится за закрытой дверью… Казалось бы, ну какая разница, в богатом ты или в бедном доме делаешь свое дело. А ведь разница есть! В общем, достал он свой волшебный пузырек, бутылочку с водой, стаканчик — все с собой возил. Тут девица эта неожиданно заартачилась: хотела она яд этот выпить не из плебейского пластикового стаканчика, а из своего хрустального бокала. Ну пожалуйста, не убудет же. Короче, доктор готовит этот свой смертельный напиток, переливает в бокал, передает ей, чуть не с поклоном, она смотрит на них, улыбается и выпивает. Придерживает его двумя руками, одной, бедная, не может удержать, хоть там и весу-то всего двести граммов.
По-хорошему, она должна сразу откинуться на подушку и тихо заснуть, а через пять минут перестать дышать. Тогда доктор послушает ее стетоскопом, зафиксирует, что сердце перестало биться, а мужики пойдут за носилками. А что делает эта девица? Она не делает ничего. С ней ничего не происходит! Она полулежит в кровати и смотрит поверх голов доктора и фельдшера, ничего не говорит, не делает и молчит. Слышно только, как в видеокамере медленно крутится пленка и как чирикают птички за окном. Представляете себе ситуацию? Проходит пять минут, десять. Девица, которой заранее объяснили процедуру, спрашивает у доктора, типа что за дела. На доктора, говорит Ууно, страшно смотреть — такое впечатление, что он сейчас сам вместо девицы отправится к праотцам. Он, с трясущимися губами, говорит, что может быть от нервности момента напутал с рецептурой, разводя порошок. Девица требует сделать еще порцию. Нормально, да? Как будто она сидит в баре в «Гранд-отеле» и мохито пьет. Доктор, делать нечего, растворяет еще порошок, хорошо, у него с собой была вся коробка. Смотрит украдкой на пакетик, не просрочено ли, но, вероятно, не просрочено. И то слава богу, что не стал сам пробовать на палец, а то вышла бы комедия — пришлось бы на носилках его выносить, а не клиентку. Короче, выпивает она еще один бокал, в котором столько яда, что хватило бы на взвод солдат. Знаете, из швейцарцев набирают гвардию для охраны папы римского? Здоровые такие мужики в меховых шапках, я по телевизору видел. Вот их бы всех и можно было б положить одной дозой, которую ей доктор скормил.