Соотношение сил
Шрифт:
В отличие от разумного племянника, Лиза оставалась в Германии до последней возможности. Ее спасало австрийское подданство. В тридцать восьмом, после аншлюза Австрии, ее паспорт стал недействителен. А новый, немецкий, ей не выдавали, поскольку была еврейкой. В шестьдесят лет ей пришлось бросить все – лабораторию, квартиру, имущество и удрать нелегально в Швецию.
Ган не мог без нее обойтись, ежедневно отправлял письма с описанием своих экспериментов. Она оценивала результаты, анализировала, подсчитывала, разъясняла.
В последние дни тридцать восьмого, в Рождество, профессор Мейтнер отправилась отдохнуть в курортное местечко на побережье
Вначале Фриш едва прислушивался к ее бормотанию, ему приходилось то и дело тормозить, возвращаться, вытаскивать тетушку из снега. Наконец они остановились передохнуть, профессор Мейтнер уселась на ствол поваленного дерева и высказала идею, которая в первую минуту показалась племяннику безумной. Тетушка достала из кармана какие-то бумажки, огрызок карандаша, принялась выводить формулы, и Фриш понял, что идея не безумна, а гениальна. При обстреле урана нейтронами ядра просто разрываются пополам, выделяя невероятную энергию. Профессор Мейтнер сразу подсчитала количество энергии в электронвольтах, на той же бумажке, карандашным огрызком.
Потрясенный племянник помчался в Копенгаген, ему не терпелось проверить тетушкино открытие экспериментально в университетской лаборатории и поделиться новостью с Бором. Приборы все подтвердили. А Бор в это время отправлялся в Америку. Отто Фриш поймал его в порту.
Бору хватило пары минут, чтобы понять масштаб открытия, он воскликнул: «Боже, какими же мы были слепцами!» – велел Фришу срочно вместе с Мейтнер написать статью для «Нейчер» и пообещал никому ничего не рассказывать до публикации. Понятно, что авторство открытия принадлежит тому, кто первый опубликовал.
На вопрос корреспондента, как же удалось профессору Мейтнер произвести столь сложные вычисления, не имея под рукой никаких справочников, Фриш ответил: «Она все держит в голове».
Ося потер сонные глаза, потянулся, налил в чашку остатки холодного кофе.
Итак, одно из главных открытий двадцатого века сделано пожилой одинокой еврейкой, эмигранткой, в лесу, в глухом курортном местечке на западном побережье Швеции, под Рождество, на поваленном дереве, без циклотрона, без магнита весом в семьдесят шесть тонн, огрызком карандаша на клочке бумаги.
Датский корреспондент спросил Фриша: «Если бы вы разминулись с Бором, мир узнал бы об открытии на полтора месяца позже?»
Фриш ответил: «Нет. В тот же вечер профессор Мейтнер отправила письмо Гану, где все изложила. Мне не удалось отговорить ее, она проработала с Ганом тридцать лет и полностью ему доверяет. Вот почему я так спешил рассказать Бору».
Ося пролистал оставшиеся вырезки. Среди них была еще одна статья Гана и Штрассмана. Она вышла в немецком научном журнале в конце января, на две недели раньше британского «Нейчер» со статьей Мейтнер и Фриша.
В первой части повторялось описание опытов, во второй преподносились выводы Мейтнер, которые они узнали из ее ответного письма. Но никаких ссылок, словно Мейтнер не существует. Синий карандаш не забыл пояснить, что немецкие химики
«И поэтому приписывают ее открытие себе», – подумал Ося, зевнув так, что чуть не вывихнул челюсть.
Глаза слипались, читать стало невозможно. Сквозь щель между темными шторами пробивался бледный рассвет. Хватило сил лишь на то, чтобы почистить зубы. Он уснул одетый и проснулся от стука в дверь. Казалось, поспал минут десять, не больше. Часы показывали семь. На пороге стоял бодрый, улыбающийся Тибо.
– Доброе утро. Ну, как наши ядерные успехи? О, вижу, ночь прошла бурно, – он кивнул на бумаги, разложенные по ковру.
– Не все успел прочитать, вот тут еще стопка… – У Оси спросонья слегка заплетался язык.
– Значит, читали внимательно. Жду вас внизу, позавтракаем. А потом будет еще пара часов, дочитаете. Спешка отменяется. У меня тут появились кое-какие дела.
За завтраком Ося немного пришел в себя, с аппетитом умял омлет с сыром и большой клин яблочного пирога. Отхлебнув кофе, взглянул на Тибо, задумчиво произнес:
– Среди физиков нет разведчиков. Но вы по образованию физик.
– Я изучал физику в Брюссельском университете, очень давно, еще до прошлой войны, до сих пор тешу себя иллюзией, что, если бы не война, мог бы стать ученым. – Тибо вздохнул. – Не стоит вспоминать, слишком печальная история.
Ося понимающе улыбнулся и спросил:
– Скажите, Рене, почему так упорно замалчивается имя профессора Мейтнер?
– Неужели не ясно? – Бельгиец усмехнулся. – Я вам уже объяснял. Лучшие физики попали в глупое положение. Ферми только что получил Нобелевскую премию за открытие, которое в свете деления ядра оказалось ошибкой. Супруги Кюри пять лет упорно не замечали того, что сегодня стало очевидным. Только у Бора хватило мужества сказать: какие мы все были слепцы.
– Однако именно Бор рассказал об открытии до публикации, нарушил обещание, – заметил Ося.
– На его месте кто бы сумел удержаться? – Тибо задумчиво помешивал сахар в стакане. – Девять дней плыть в океане и держать язык за зубами, не обсудить, не поделиться? Вы, очевидно, так и не поняли масштаба открытия и что оно значит для физиков.
– Зато я понял масштаб подлости уважаемых господ ученых.
– Нильс Бор человек кристальной порядочности, вот это прошу запомнить, – жестко проговорил Тибо и добавил чуть мягче: – Он делает для эмигрантов все что может. Он организовал побег Мейтнер из рейха, у него был острый конфликт с Ферми, когда тот не назвал имен Мейтнер и Фриша в своем интервью. Он так бьется за их права, что поползли слухи, будто Фриш его зять. Все отлично знают, что у Бора четыре сына. Легче наградить Бора несуществующей дочерью и выдать ее замуж за Фриша, чем смириться с бескорыстием и благородством. А вообще, я рад, что вас задела человеческая сторона этой истории.
– Да, признаться, нейтроны и протоны тронули меня меньше. – Ося допил кофе и закурил.
– Мг-м, – кивнул Тибо, – нам с вами придется иметь дело с людьми, а не с атомами. Те, кто сейчас работает над бомбой в Далеме, не произносят вслух имени Мейтнер. Между тем Вайцзеккер был ее учеником. Ган тридцать лет не мог без нее шагу ступить. Гейзенберга связывают с ней общие воспоминания.
– Надеетесь, муки совести притормозят их работу над бомбой для Гитлера? – с усмешкой спросил Ося.
– Просто дополнительные штрихи к портретам. – Тибо взглянул на часы. – Все, мне пора. За папкой зайду в десять.