Соотношение сил
Шрифт:
Вернер в ответ только усмехнулся и продолжал:
– Муж сразу ушел на фронт. Агнешка с ребенком бежала из Варшавы во Львов, там жили ее родители, но, когда добралась, родителей не нашла. Во Львов уже вошли русские, начали выселять людей из квартир и отправлять в Сибирь. Граница между советской и немецкой зонами еще оставалась проницаемой. Агнешка метнулась в Краков, там жили родители мужа. По дороге мальчик заболел. Их приютили в деревне, неподалеку от города. У Агнешки не было ни денег, ни документов. Как только сыну стало лучше, она пошла в город и сразу попала в облаву. Молодых здоровых
Эмма слушала, помешивая ложечкой в чашке, не поднимая головы, спросила с нервной гримасой:
– Вернер, когда вы успели выучить польский?
– Я не знаю польского.
– Тогда на каком же языке бедняжка рассказала вам свою трогательную историю?
– На немецком.
Эмма вскинула глаза, минуту молча, изумленно смотрела на Вернера.
– Представь, дорогуша, она говорит и читает по-немецки свободно, просто ты этого не заметила. Теперь, надеюсь, ты поняла, что значит обожженное сердце.
– Вернер, зачем вы мне это рассказали?
– Сама попросила. – Он пожал плечами. – Герману легче, он уверен в своей исключительности, в своем изначальном превосходстве над другими людьми, поэтому пропаганда входит в его сознание, как нож в масло. А ты потверже, сопротивляешься, массовой психопатии не поддаешься. Рада бы стать верноподданной гражданкой арийской Атлантиды, но совесть не позволяет.
– Совесть, – пробормотала Эмма. – Зачем? Что толку? Все равно ничего не изменишь.
Глава одиннадцатая
Муссолини отправил в Финляндию очередную партию истребителей и бомбардировщиков. Самолеты летели из Милана с посадкой и дозаправкой на военном аэродроме под Берлином. Экипажи состояли из добровольцев, рвавшихся помочь мужественным финнам в борьбе с советской агрессией. Эскорт сопровождала небольшая группа журналистов.
Осе досталось место в кабине «Фиата-Чекони», среднего бомбардировщика с камуфляжным серо-зеленым окрасом. «Чекони» («аист») больше напоминал толстую пятнистую рыбу с растопыренными плавниками, чем легкую длинноногую птицу. Он дребезжал при взлете, как пустая консервная банка, запущенная чьей-то хулиганской ногой скакать по булыжнику.
В кабине воняло спиртом и бензином. Из иллюминатора открывался неплохой вид для съемки, но еще не рассвело, к тому же облачность над Германией была низкая. «Чекони» быстро набирал высоту, и скоро все потонуло в сплошном тумане.
Глаза слипались. Он провел в Берлине двое суток. Этой ночью почти не спал. Новый посол Италии Дино Альфиери, только что сменивший неугодного Риббентропу старика Аттолико, устроил прием в своей резиденции. Вечеринка закончилась часа в три, Ося не мог уйти раньше, потому что Карл Вайцзеккер появился среди гостей только в начале второго.
Осе удалось разыскать его во фланирующей толпе и довольно лихо разговорить. Он зацепил молодого надменного физика вопросом: «Что такое движение с позиций квантовой механики? Сумма неподвижных положений или сумма исчезновений и появлений?»
В
– Вселенная современной физики больше похожа на систему мыслительных процессов, чем на гигантский часовой механизм. Если я верно понял ваш вопрос, вы имеете в виду третью апорию Зенона? [6]
6
Зенон из Элеи (495–430 до н. э.) – греческий философ и математик. Прославился своими апориями (парадоксами) об адекватности физического движения и его математической модели, известными только в пересказе Аристотеля.
– Ну да, – Ося кивнул, – стрела летит и одновременно не летит, потому что в любой момент занимает определенное место, равное своей величине, то есть ее движение состоит из суммы состояний покоя, следовательно, движения нет.
Вайцзеккер снисходительно улыбнулся.
– Прошло двадцать пять веков, эту стрелу поймал Гейзенберг и кинул обратно Зенону. Придумал принцип неопределенности. Точно зафиксировать положение стрелы и определить, покоится она или движется, невозможно.
– Зенон, вероятно, имел в виду макромир, – осторожно заметил Ося.
– Да, от квантовой физики он был далек. – Вайцзеккер хмыкнул. – Разница между античной наукой и современной заключается в том, что для древних атом был чем-то сугубо материальным, основой материи, а для современных физиков он только символ.
– Все-таки невозможно представить, что вся материя состоит из символов. – Ося пожал плечами. – Нет, у меня не хватает воображения.
Вайцзеккер остановил официанта с подносом, они взяли по бокалу шампанского.
– Когда мы раскупорили атом, оказалось, что он набит дифференциальными уравнениями, – задумчиво произнес Вайцзеккер, любуясь игрой пузырьков в бокале, – идеализм доказан математически, если, конечно, математика чего-нибудь стоит. Ваше здоровье, Джованни.
К ним подошла Габриэль фон Хорвак, вежливо дождавшись паузы в монологе Вайцзеккера, спросила:
– Скажите, Карл, а женщина может стать гениальным физиком?
– Такая красивая, как вы, никогда. – Вайцзеккер поцеловал ей руку. – Это было бы просто несправедливо.
Оживленная болтовня продолжалась минут сорок, мягко перетекала от космической пыли к футболу, от диалогов Платона к французским сырам, от музыки Бетховена к фантастическим романам. Габи вспомнила «Освобожденный мир» Уэллса и поинтересовалась, насколько реально с точки зрения современной науки описанное там страшное оружие.
– Чуть-чуть реальней, чем нашествие марсиан, – с серьезным видом ответил Вайцзеккер.
– А «лучи смерти»? – спросил Ося.
– Вот как раз марсиане их и запускают. – Вайцзеккер подмигнул.
– Не знал, что наш славный Гуэльмо Маркони был марсианин. – Ося хмыкнул. – Он так увлек дуче этими загадочными лучами, что получил должность президента Итальянской академии наук и неограниченное финансирование своих исследований.
– Маркони? – Тонкие губы Вайцзеккера дрогнули в презрительной улыбке. – Всегда восхищался его предприимчивостью.