Соперник Цезаря
Шрифт:
Клодий проснулся, когда в соседней комнате послышались осторожные шаги рабов. Фульвия безмятежно спала подле, положив головку ему на плечо. Эта женщина сводила его с ума. Она была куда более дерзкой, чем он. Она вообще не знала такого слова, как «нет». Невероятно, что подобный звереныш вырос в строгой римской семье. Впрочем, как раз в строгости нравов ее семьи у Публия были большие сомнения. Ее плотская страсть была неуемной. Даже боль доставляла ей удовольствие. В первую ночь она легко достигла Венериного спазма, а во вторую требовала все новых и новых удовольствий, как будто хотела испытать, на какие подвиги во имя Святой Венеры способен молодой супруг. Но все же и она утомилась и уснула.
Клодий поцеловал ее волосы, вдохнул запах пряных сирийских духов
— О, три закона, три моих новых закона!
Три закона, как три тессеры, [103] как три выигрышных броска костей.
В первый же день своего трибуната Клодий предложит проекты законов, чтобы через двадцать четыре дня их можно было принять.
Сначала пойдет закон о хлебе — закон, чтобы хлеб неимущим раздавали бесплатно. Цезарь против, но Клодию плевать. Этот закон потащит за собой остальные. Как только прозвучит слово «даром» — все попрошайки, полуразорившиеся ремесленники, паразиты, сутенеры и просто бездельники, завсегдатаи скачек и гладиаторских боев, задолжавшие торговцы, ничего не достигшие вольноотпущенники, ветераны, оставшиеся без гроша, калеки бесчисленных войн, родственники и клиенты проскрибированных, лишившиеся при Сулле всего, — все они ринутся за Клодием туда, куда он их позовет. Вопрос о хлебе и вопрос о земле — неизменно два самых главных. Недаром Гракхи строили на них свою политику, хлебом и землей покупали любовь плебса. Земельный закон принял Цезарь. Ну, а хлебом займется Клодий. Хлеб — одна из главных ниточек управления, дергая за нее, можно создать хаос в столице и во всей Италии или, напротив, умиротворить пролетариев.
103
Тессера — жетон на получение выигрыша.
Клодий улыбнулся. Почему раньше него никто до такой простой вещи не додумался? Малая плата — это все равно плата. Слово «даром» отличается от слов «малая плата», как шампиньоны от свинух.
Второй закон пойдет на закуску к хлебу — закон о созыве комиций. Пора в таких вопросах отказаться от религиозных запретов. Комиции должны работать — и это главное! Тут есть о чем покричать консерваторам во главе с Катоном. Так пусть кричат — их мало кто услышит!
И, наконец, третье — восстановить коллегии граждан, то есть позволить вновь создавать предвыборные объединения под руководством бойких и сообразительных ребят, незаменимых при организации нужного голосования и покупки голосов. Здесь кое-кто попытается воспрепятствовать. И этот кое-кто — Цицерон. Значит, надо мягко убедить его, что ничего страшного в законе о коллегиях нет. Ну, будут собираться жители столицы, живущие в одном квартале, на пирушки в базарный день, ну, будет у них старший, ну, поговорят они немного о политике, скинутся товарищу на похороны любимой тещи — что ж тут плохого? Или они не люди, в конце концов? Или только оптиматам все позволено?! А то, что под покровом темноты кое-кто из них явится к соседу с тяжелой дубинкой, — так это не так уж и плохо…
На самом деле этот третий закон — самый главный. При умелом руководстве из коллегий можно сделать настоящие боевые отряды, а соединив коллегии вместе — создать мощную оппозицию сенату. Коллегии объединяют всех — свободных и рабов, имеющих право голоса и носящих железные ошейники. Тот, кто будет опираться на коллегии, станет править Республикой.
Итак, целый год Рим в его распоряжении! И это тем смешнее, что оказалось так просто.
Теперь он будет говорить, говорить, говорить…
И пусть попробует кто-нибудь перекричать его на форуме!
Картина XI. Вопрос о хлебе
Сегодня народное собрание проголосует за мои три закона: о хлебе, о созыве комиций и о коллегиях граждан. При нынешних консулах, личностях совершенно ничтожных, моя
А вот кто будет рядом, так это Помпей. Мне это не нравится. Помпею я не доверяю. Впрочем, я и Цезарю не доверяю. А сенату — как Цезарю и Помпею вместе взятым.
3 января 58 года до н. э
I
Он стоял на ораторской трибуне, а перед ним волновалась толпа. Он бросал в холодный влажный воздух слова, а толпа внизу, как непонятливое и неповоротливое существо, то замирала, то начинала шуметь; но рокот, накатывая, всякий раз разбивался о старинные ростры трофейных кораблей. Клодий не боялся толпы. Он считал ее за подружку. Он — народный трибун, она — глуповатая буйная баба, которая в него слепо и навсегда влюблена. Ради нее, своей возлюбленной, он отказался от права называться патрицием; ради любви к ней пожертвовал громким именем Клавдиев. Женщинам нравятся подобные истории. Так что иди, толпа, иди в мои объятия и делай, что я захочу. Но знай при этом, знай, я не презираю тебя, напротив, люблю такой, какая ты есть — развязная, наивная, жестокая, беспомощная. Я люблю твой запах, твой надрывный рев, твою доверчивость и даже твою злобу. И ты бабьим своим сердцем чуешь, что я люблю тебя, и потому будешь всегда принадлежать мне вся, без остатка.
— Почему бедняки должны платить за хлеб? — задавал риторический вопрос Клодий, и голос народного трибуна разносился по притихшему форуму. — Достаточно, что вы платите огромные деньги за то мерзкое жилье, где воняет отбросами, где днем холодно, а летом — нестерпимая жара. Но этого мало, вы должны еще голодать! Раба накормит хозяин, с голоду ему не даст умереть — все же собственность, и собственность дорогая. А что делать квириту? Как быть гражданину, одетому в грязную, износившуюся тогу? Он — свободен и потому может свободно умереть с голоду, если не найдет нужные ассы, жалкие ассы, чтобы заплатить за хлеб для себя и для своей семьи. Дешевый хлеб! О, спасибо, властители Рима! Только где взять денег, чтобы выкупить этот дешевый хлеб?
Толпа отвечала воплями, истошным нутряным воем. Не одобряла, нет, — объяснялась Клодию в любви.
Народный трибун сдержанно улыбнулся.
— Квириты не должны думать о хлебе! Они должны его получать. Римские граждане должны думать о величии Республики. О хлебе пусть думают магистраты. Потому я предлагаю, чтобы хлеб раздавался бесплатно бедным гражданам, занесенным в списки.
Толпа гудела. Вот-вот должно было начаться голосование. После Клодия говорить никто не решался. Итак, плебеи на его стороне. Но это — только первый шаг.
Клодий вслушивался в рокот толпы. Он наслаждался. Он ее любил. И эта любовь — навсегда.
II
В комнате Фульвии пахло сирийскими духами. По утрам от этого запаха Фульвию тошнило, но она все равно душилась. Потому что такими духами пользовалась великолепная Клодия. И серьги в виде милашек-дельфинчиков Фульвия себе заказала.
Клодий, зайдя в комнату, застыл как вкопанный. Потому как увидел на столе перед милой своей женушкой отрубленную человеческую голову на блюде.
— А это что такое? — спросил с отвращением. В первое мгновение Клодию показалось, что голова самая настоящая. Да еще в позеленевший язык воткнута шпилька для волос.
— Цицерон! — хихикнула молодая женщина.
Тогда, наконец, Клодий понял, что голова — не отрубленная, а восковая; чертами необыкновенно схожая с лицом знаменитого оратора.
— Зачем ты это сделала?
— Не хочу, чтобы этот глупый болтун говорил о тебе всякие гадости. Вот увидишь, ему еще отрубят голову, — мстительно произнесла молодая женщина. Она вытащила шпильку из воскового языка и вколола в волосы. — Или ты думал, что я буду прясть шерсть? Я не такова.