Соперник Цезаря
Шрифт:
— Почему ты его ненавидишь? Если не из-за сестры, то почему?
Катулл повернул к Клодию больное лицо:
— Почему я должен его любить? Люди Цезаря слишком много воруют. Ты не знаешь, почему они столько воруют? Ты видел дом Мамурры? Видел? Этот тип отделал стены мраморными плитами, как будто построил не жилой дом, а храм. Я не люблю, когда воруют. Римляне не должны воровать. Это нас позорит. Рим нельзя позорить. Позор Мамурры ложится на меня. Я чувствую его серую плесень на моем лице. — Катулл стал яростно тереть щеку. —
— В провинциях все воруют. Быть нынче честным — своего рода позерство, жажда легкой славы. Цезарь не обращает внимания на такие мелочи. Зато он умнее других, дальновиднее других. Ты зря назвал его полузнайкой.
— Тем хуже. Цезарь убивает Республику. Он схватил ее за горло и медленно погружает ей нож в живот. А мог бы спасти. За это я его ненавижу. За то, что умен. И за то, что он не делает то, что должен делать. Почему?! — в ярости закричал Катулл. И лицо его по-детски скривилось, губы задрожали. — Почему?!
Клодий не успел ответить — в триклиний заглянул Зосим и поманил патрона.
Клодий вышел.
— Что случилось?
— Тут такое дело… Прибежала одна женщина… ну, она вольноотпущенница Помпея, и… Говорит, Юлия рожает и никак родить не может. Служанку послали за самой умелой повитухой, а она не нашла. Совершенно обезумела, кинулась по богатым домам — спрашивает, нет ли у кого повитухи. К нам вот постучала.
— Погоди! Где эта женщина?
— Да на кухне сидит. Ей дали немного вина. А то она ехала верхом на муле. Помпей сейчас в своей подгородной усадьбе.
— Послушай… — Клодий провел ладонью по щеке. — Бритву мне. А впрочем, не надо! Задержи эту женщину. Скажи, у нас в доме как раз гостит самая лучшая в Риме повитуха. Она у Фульвии роды принимала и осталась на время. Ясно?
Он бросился в комнату жены. Та уже раздевалась. Служанка в спальне стелила кровать.
— Ты рановато. Я еще не готова, — кокетливо улыбнулась Фульвия. — Разве поэт уже ушел?
— Я не к тебе. То есть… Сейчас некогда!
— Новая авантюра? — Фульвия состроила рассерженную гримасу своему отражению в серебряном зеркале.
— Позови повитуху, что принимала роды, — приказал он служанке. — Скажи ей, чтобы одевалась. Немедленно. Мы едем.
— Что? — Фульвия перестала строить гримасы зеркалу и повернулась к мужу. — Что ты еще придумал? Куда собрался?
Он выхватил из ее рук серебряное зеркало, погляделся. Ладно, бриться не будет, так сойдет. Потом схватил со столика коробочку из слоновой кости и напудрил щеки толченым мелом.
— Неважно. То есть, наоборот, очень важно. Зови повитуху! И вели оседлать Упрямца. Поскачем верхом — так быстрее. — Он вытолкнул служанку из комнаты. — Мне нужно что-нибудь из твоей одежды. Что могла бы надеть немолодая
— Нет, точно сумасшедший, — прошептала Фульвия.
— У тебя есть парик? Ты говорила, что купила белый парик из галльских волос.
— Ну, купила. И что?
— Давай сюда.
— Он тебе будет мал.
— Ерунда. Как-нибудь натяну.
Клодий вывалил кучу жениной одежды прямо на пол. Ненужное отбрасывал — шелковые платья полетели во все стороны. Наконец нашлась туника из тонкой шерсти — ее Фульвия надевала во время беременности.
— Что ты задумал? — повторила Фульвия.
— Юлия рожает и родить не может. Я приведу к ней повитуху.
— А сам-то ты при чем? Ты что, медик?
— Нет! Но я должен там быть!
— Зачем?
— Должен!
— Послушай, что ты переживаешь? Если Юлия не может родить, ей рассекут живот и вытащат ребенка. Сам Цезарь, говорят, так родился.
— Она не выдержит — умрет от боли.
— Ах, бедное, хрупкое существо. Ты сумасшедший, Клодий! Если тебя опознают, то прикончат. Тут же, на месте! Это тебе не таинства Доброй богини. Помпей лично выпотрошит.
— Выкручусь. Теперь мне нужна палла.
Вернувшаяся служанка без удивления наблюдала за переодеванием хозяина.
— Доминус, возьми лучше мой гиматий, — предложила она. — И парик ни к чему надевать. Голову шарфом обмотай, удобно будет, и голове не так жарко. Духотища жуть какая!
— Зачем тебе это нужно, а? Ты что, ее любовник? — не унималась Фульвия.
— Дура!
— Не смей меня ругать!
— Да ты сама ругаешься, как старый центурион!
— Да, ругаюсь! А ты — попридержи язык.
Клодий пожал плечами: спорить не было времени.
— Где повитуха?
— Ждет в атрии, — сообщила служанка.
Он схватил женины тряпки, гиматий и выбежал из комнаты.
— Обращайся со мной, как со своей служанкой, — велел он повитухе. — Звать меня… Фульвией.
Клодий назвался именем жены — так проще откликаться на чужое имя. Да и мало ли Фульвий среди вольноотпущенниц, что находятся в услужении?
II
— Живая девочка, слабенькая, конечно. Слышишь, Фульвия? — сказала старуха.
Из-за кожаной ширмы его повитуха вынесла крошечного синюшного ребенка. Младенец слабо пискнул, изо рта вывалился комок слизи. Тут же старуха взяла девочку из рук повитухи и стала обмывать.
— Ля-ля-ля… — заголосила малютка и примолкла.
— Как Юлия? — Клодий поставил на пол котел с горячей водой.
— Очень слаба.
Клодий подошел на цыпочках к ширме и глянул. Если бы знал, что его тут же убьют за это, — все равно бы подошел.
Юлия лежала, накрытая белой простыней. Лицо было совершенно неузнаваемое. Серое, измятое, мокрое. Волосы разметаны по подушкам. Подле изголовья по обычаю горела восковая свеча.