Сопка голубого сна
Шрифт:
Евка встретила его как ни в чем не бывало. Бронислав тоже сделал вид, что ничего между ними не произошло.
Они сели и, разумеется, заговорили о зимнем походе.
— Что у тебя есть из зимней одежды? — спросил Николай.
— Малахай, унты и бурка.
— Это все равно что ничего... Послушай, тебе обязательно нужны бродни, кухлянка. Она теплая, легкая, в самый раз для того, чтобы по лесу бегать. Какие-нибудь портки теплые... Каченцы, чулки из заячьих шкурок мехом внутрь, тебе Евка сошьет, я ей скажу. Еще нужна доха, чтобы в
— Нет.
— Научишься. У нас лыжи особые, загнутые кверху с обоих концов, подбитые шкурой с ног молодых оленей, ворсом назад. Кроме того, надо заготовить порох, дробь и пистоны для тебя... Все это мы достанем в Удинском... Евка, вы тут с Митрашей вдвоем управитесь?
Митраша был Николаев племянник, немой двадцатилетний парень, работавший у дяди.
Евка из соседней комнаты ответила утвердительно.
— Тогда нечего тянуть. Завтра же и поедем. Возьмем разрешение в волостной управе, чтобы потом не цеплялись, что ты отбыл неизвестно куда, и сделаем все покупки.
Назавтра, 10 сентября, начались ночные заморозки на почве, и гнус донимал меньше. В Удинском они остановились у Сергея, с которым Николай когда-то ходил за белкой, поболтали о том о сем, выпили немного. Ничто не предвещало экстраординарных событий.
Зато утром, идя в управу, они насчитали на улице пять человек городовых! А всегда был один. Пятеро полицейских — это можно было приравнять только к землетрясению! Они заставляли хозяев засыпать рытвины на дороге, чинить заборы, покрывать свежей краской номера домов... Около управы три плотника сооружали высоченную мачту для поднятия государственного флага. Люди толпились, переговариваясь: «Едет!», «Исправник едет!» — «Нет, сам губернатор!»
В управе мордастый пристав орал на перепуганного насмерть старосту — безобразие, мол, черт знает что, на государственном тракте валяется дохлая собака, и никто даже не почешется ее убрать! Рядом на стуле сидел молодой, элегантный господин и кусал ногти. В мягкой фетровой шляпе, с перстнем на руке, закинув ногу на ногу, он, задумавшись, старательно обкусывал пальцы. А писарь, обычно вертевший всей управой, был до того растерян, что долго не мог сообразить, чего от него добиваются Бронислав с Николаем.
— С вами в тайгу собирается? — понял он наконец.— Ну и слава богу! Пусть идет.
— Нет, дорогой, так не положено. Ты справку подпиши и поставь печать,— настаивал Чутких.
Писарь поставил печать; в таком состоянии он мог бы заверить даже справку о собственной смерти.
— Теперь я за тебя в ответе,— сказал Чутких Брониславу, пряча бумагу.
Они вышли на улицу. Послушали, понаблюдали за всей этой кутерьмой и отправились
«Какое нам дело, исправник ли едет, губернатор ли... Пусть едут!»
Однако в магазине, куда они зашли за покупками, только и было разговора, что об этом чрезвычайном происшествии, так что они порядком проканителились, прежде чем купили порох, дробь и пистоны, а также бродни и кухлянку; дохи на Бронислава не было, купец заверил, что у него будет нужный размер через две недели, и обещал прислать с оказией в Старые Чумы.
— Хотелось бы купить какой-нибудь подарок Пантелеймону,— вспомнил Бронислав. — Как-никак он меня выручил... Да вот не знаю, что.
— Купи ему сладкое,— посоветовал Николай.— Они, как оскопятся, очень о сладком скучают.
— Странная компенсация,— заметил Бронислав, но все же купил кулек с конфетами для детей и еще один, вдвое больше, для Пантелеймона.
Возвращаясь к Сергею, где их ждали к обеду, они прошли мимо дома Васильева. Бронислав сказал, что забежит к нему на минутку, пусть Николай идет, он догонит.
Перейдя на другую сторону улицы, он вбежал на парадное крыльцо и вдруг услышал разговор за дверью:
— Значит, договорились. Через три дня, тринадцатого сентября.
— Да, тринадцатого... Я свой долг исполню,— ответил голос Васильева.
Бронислав поспешил спрятаться за угол... Я свой долг исполню. Звучит как присяга... Что это? Тайна какая-нибудь?
Дверь открылась, и из дома вышел тот самый молодой, элегантный господин, которого Бронислав видел и управе. Румяный, со светлыми усиками, он направился в сторону управы, небрежно размахивая тросточкой с набалдашником из слоновой кости.
Бронислав нажал на дверную ручку, дверь была незаперта. Он вошел, постучал и, не дождавшись ответа, заглянул в комнату.
Васильев стоял у окна и смотрел на улицу.
— Иван Александрович...
Тот вздрогнул, повернулся. Он был так бледен, что Бронислав воскликнул: «Да вы больны, Иван Александрович!»
Гот словно бы очнулся, узнал Бронислава.
— Да, я болен,— ответил он как неживой.— Это пройдет... Мне нужен покой, вы простите.
— Но я же хочу вам помочь!
— Простите,— повторил Васильев тем же тоном,— мне никто не может помочь, только время. Только время, ясно вам? До свиданья!
Бронислав смотрел на него в изумлении.
— Уходите. Ваши кони уже отдохнули?
— Отдохнули.
— Тогда поскорее запрягайте и сматывайтесь в свои Старые Чумы от греха подальше, не оглядываясь на Удинское. Ну, до свидания. Мне что, вышвырнуть вас за дверь?
Бронислав повернулся и зашагал к выходу, но Васильев внезапно догнал его, схватил за рукав.
— Нет, так нельзя... Ты хороший парень, Бронек, но мне помочь не сможешь.
— Клянусь тебе, что...
— Тсс, не клянись! Ты сам член Боевой организации и понимаешь, что я тебе ничего не скажу. Не твое это дело... Давай только поцелуемся на прощание.