Сопка голубого сна
Шрифт:
— Да, захожу, осматриваю и так, гуляя, направляюсь к колонне Зигмунта, Королевскому замку, к улице Краковское предместье...
— Надеюсь, вы по пути обращаете внимание и на костел ордена Визиток!
— Разумеется. Потом по Медовой и Сенаторской 7 выхожу на Театральную площадь к кафе Семадени под аркой, заказываю чашечку кофе с птифурами...
Так, подсказывая друг другу, они вместе гуляли по Варшаве, осматривая дворцы, магазины, салоны известных торговых фирм, Бронислав вспоминал без труда, он был дитя столицы, ксендз знал Варшаву времен своей молодости, он там кончал духовную семинарию.
— Прекрасна наша Варшава... И, помолчав, спросил тихо:
— Может,
— Охотно.
Ксендз принес «Курьер Варшавский», надел очки и начал читать о праздновании пятисотлетия Грюннальдской битвы. Читая, он опустил глаза, прикрыв их пенами, и тогда явственнее проступили круги под главами, морщины вокруг рта; Бронислав вдруг увидел перед собой старого человека; ему хоть и было пятьдесят с небольшим, но по тяжелым переживаниям он тянул на все шестьдесят.
Бронислав взглянул на часы — четверть шестого. Васильев звал к пяти, и он стал прощаться, спросив, не может ли ксендз дать ему с собой немного прессы.
— Извольте,— ответил Серпинский.— Я выписываю «Дзенник Петерсбурски» и «Курьер», сейчас подберу вам номеров тридцать — сорок за последнее полугодие.
Они тепло попрощались у калитки. Бронислав, пройдя шагов двести, оглянулся — те все еще стояли: белый ксендз и выше его на голову, одетая в темное Серафима.
То ли мальчишка, у которого Бронислав спросил, где живет Шестаков, ошибся, то ли сам он сбился с пути, но он шел, шел и в конце концов вынужден был повернуть назад. Удинское оказалось куда больше, чем он думал, дворов двести, более тысячи жителей, и растянулось оно на пару верст. Словом, когда, поплутав, Бронислав подошел к дому Шестакова, был уже седьмой час.
Дом был по местным понятиям большой и нарядный, впрочем, особенно рассматривать Брониславу было некогда, он лишь успел подумать, что Васильеву повезло с тестем, или, вернее, тестю с Васильевым. Николай Чутких рассказывал, что Шестакову очень кстати пришелся зять агроном, он к нему прислушивается, следует его советам, и хозяйство у него процветает... Через крытое парадное крыльцо Бронислав прошел в сени, по обе стороны которых были расположены две одинаковые двухкомнатные квартиры, каждая со своей кухней. Он не знал, в какой половине живет Васильев, но, услышав шум голосов справа, толкнул правую дверь.
Он увидел огромный, двухведерный самовар из красной меди, массу гостей за длинным столом, кто-то с взъерошенными волосами ораторствовал и как раз в ту минуту произнес победным тоном: «Таким образом люди пришли к идее экономии путем расходов»,— замолчал и уставился на Бронислава... Остальные тоже повернулись к нему. Бронислав, решив, что ошибся дверью, пробормотал «простите» и попятился, но в этот момент к нему протолкнулся Васильев, взял под руку: «Вы, товарищ, опоздали, мы не могли больше ждать»,— и с улыбкой подвел к сидевшей у самовара хозяйке, молоденькой, прелестной женщине, чью беременность не могли скрыть складки расклешенного платья: «А вот моя жена, Настенька, которая празднует сегодня свое двадцатилетие».
Смущенный Бронислав поздравил, извинился, что пришел с пустыми руками, ему никто не сказал...
Гости начали смеяться. Оказалось, что большинство из них попало впросак таким же образом. Васильев приглашал просто на вечеринку, ни словом не обмолвившись о дне рождения.
Когда отсмеялись, он представил Бронислава: «Наш сосед из Старых Чумов, Бронислав Эдвардович Найдаровский, прибыл из Акатуя».
Бронислав поклонился, попросил прощения за опоздание, сел. Настенька подала ему стакан чаю и пирог, а Васильев
— Мы слушаем вас, Веньямин Игнатьевич, продолжайте.
Человек со странной плешью, выглядевшей так, словно ему машинкой выстригли под ноль дорожку в середине головы, оставив по сторонам длинные, густые, с проседью, а на кончиках белые волосы, отчего он казался выше и как бы вдохновеннее, встряхнул своей необычной шевелюрой и взглянул на присутствующих поверх очков в никелевой оправе:
— Итак, ткачи английского города Рочдейла в 1844 году пришли к идее экономии путем расходов!
Он рассказывал историю кооперативного движения, хорошо знакомую Брониславу, а в это время Васильев, подсев сзади, шепотом объяснял: «Это Косой, директор школы, общественник, всегда с нами, эсеры, меньшевики, большевики, ему все едино...» Про молодую женщину лет тридцати: «Эта блондинка — Надежда Барвенкова, большевичка...» Про мужчину с ярко выраженной еврейской внешностью: «Лев Самойлович Фрумкин, меньшевик, мухи не обидит, но упрямый догматик...» Про седеющего, богатырского сложения мужчину в вышитой косоворотке: «Фома Никитич Тетюхин, народоволец, двадцать лет ссылки, остался жить в Сибири, хороший фельдшер, лучше иного доктора...» Потом он показал на интересного розовощекого молодого человека: «Петя Любочкин, учился в школе у Веньямина Игнатьевича, немногим старше Настеньки, двадцать два года, очень способный, работает у Зотова и конторе «Самородка», тридцать верст отсюда...»
Затем он показал учителя, учительницу и с полдюжины их бывших учеников, но тут Бронислав сжал ему руку, прося остановиться. Речь за столом шла теперь о вещах ему не знакомых, куда более интересных, чем история кооперативного движения на Западе. Оказывается, в 1908 году некий Балакшин основал Союз сибирских маслодельных артелей. Поначалу Союз насчитывал 65 артелей и 12 кооперативных магазинов с 21 тысячей капитала. А спустя два года — 181 артель, 34 магазина. В течение сезона Союз вывез за границу 3 329 292 пуда масла на сумму 46 924 186 рублей.
— Идея кооператорства распространяется теперь в Сибири с быстротой молнии и с необузданной силой! — говорил Косой.— Через несколько лет — уверяю вас, а вы ведь знаете, что я никогда не вру! — у нас будут тысячи артелей-кооперативов и тысячи магазинов, мы будем ворочать капиталами в десятки миллионов рублей, наладим производство не только масла, но и сыра, колбасы, сельскохозяйственного инвентаря и машин, будем строить общеобразовательные и аграрные школы, народные дома, библиотеки! В настоящее время мы одолеваем крепости европейского маслопроизводства, такие как Англия, Голландия, Дания, Германия. Одолеваем потому, что по вкусу и жирности сибирское масло не имеет себе равных, немцы и даже датчане улучшают с его помощью свою продукцию... Господа, у нас в стране происходят и будут происходить изменения, какие философам и не снились, я здесь позволю себе привести слова премьер-министра Столыпина, сказавшего: «Производство масла в Сибири дает вдвое больше золота, чем вся сибирская золотопромышленность». Конец цитаты.
Он кончил и отпил воды из стакана. Все молчали.
Васильев полушутя спросил, не хочет ли Бронислав, придя последним, высказаться первым.
Бронислав сказал, что он ошеломлен услышанным. При таком блестящем развитии кооператорства в Сибири ему можно пожелать только дальнейших успехов. Что же касается самой идеи, то она ему знакома, поскольку приходилось с ней бороться в 1903 и и 1904 годах.
— Вы боролись против идей кооператорства? — с недоумением переспросил Косой, поднимая мохнатые брови.