Сопка голубого сна
Шрифт:
— Я^Митрашу отпустила к родителям на пару недель, тут у него теперь мало работы. Слава богу, перед уходом он воды натаскал бочки три, поэтому я быстро управилась, только печку затопила и все.
Она объяснила, где что лежит, и вышла.
Я разделся, налил воды в шайку, намылил голову и лицо и, наклонившись, с закрытыми глазами начал мыться. Вдруг сзади послышались шаги, и по моей спине начала гулять щетка. «Главное, спину помыть... Тут без женской помощи не обойдешься!»
Меня охватила дрожь. Евка! Моих ягодиц касался ее голый
Обнаженная, как Венера Милосская, стояла передо мной женщина из моих снов. В руках держала щетку, пыталась насмешливо улыбнуться, но от волнения у нее вместо улыбки получилась жалкая гримаса.
— Ты мне черно-бурую лису дарил, а я тебе — себя. Берешь?
— Беру...
— Тогда по рукам! — ударом ладони она словно бы скрепила сделку и попросила тихо: — Давай залезем на верхнюю полку...
На полке, в клубах горячего пара наши тела распарились от ласк и объятий, я жадно искал губами Евкину грудь, ее соски, изголодавшись по ласке, твердели еще и еще, но вот ее охватила дрожь, ненасытное тело напряглось до предела, забилось в спазме, из уст вырвался дикий хриплый крик. Никто еще не переживал близость со мной с таким яростным наслаждением, опыт у меня в этом смысле был не слишком большой, и я испугался.
— Евочка, милая, что случилось? — я осыпал ее лицо поцелуями.— Тебе плохо?
Она открыла глаза, словно приходя в себя после обморока.
— Слишком хорошо... Я и не думала, что это так...
— Значит, ты никогда раньше?
— Ты же видишь... Девственница в двадцать четыре года, сказать стыдно...
Она поцеловала меня и снова прикрыла глаза. Могучая Евка лежала тихо, покорно, прижавшись к моему плечу. Я осторожно собрал ее волосы и накинул себе на лицо, потом ей, мы смотрели друг на друга сквозь них, как сквозь листву.
— Я мечтал, что у меня будет когда-нибудь женщина, обязательно с толстыми косами, и мы будем вот так лежать нагие, укрываясь только ее волосами... Странно, правда? Мне скоро двадцать восемь, и вот уже пять лет я бывал с женщиной только во сне и в мечтаниях. Ты, Евка, освобождаешь меня от чувства ущербности.
— Красиво говоришь, Бронислав... А имя у тебя твердое, воинственное, не получается из него ласкательное... Мать-то как тебя звала?
— Обыкновенно, Бронек.
— Вот это лучше. Бронек, Бронечка, Бронюшка...
— Скажи, Евочка, а почему ты замуж не вышла?
— А мне что, есть нечего, чтобы вкалывать на мужа, детей, свекра со свекрухой, да чтобы меня еще били при этом? У нас все бьют своих жен. Даже слабосильный сапожник Парфенка, когда напьется. Я как-то у него спросила, зачем ты ее бьешь, ведь она у тебя хорошая, ее уважать надо? И знаешь, что он сказал? Каждому человеку надо иногда почувствовать, что его боятся...
— Ну, а твой отец? Ведь он не бил?
— Нет. И люди говорят, что она поэтому его и бросила.
— Твоя мать его бросила?
— Да, ушла с проезжим охотником. Сказала, что любит того.
— И ты ничего о ней не знаешь?
— Нет, она уехала далеко, в Грузию. Говорят, она была цыганка.
— Ага, вот почему ты такая смуглая и чернобровая... А отец почему не женился?
— Не захотел мачеху в дом приводить. Были у него, конечно, женщины. Теперь вот с Акулиной живет, со вдовой.
— С этой старухой?!
— А ты эту старуху видал? Ей 36 лет, кровь с молоком, в работе всегда первая. Она хорошая мать. Через несколько лет, когда дети подрастут, может, она и переедет к отцу.
— А отцу сколько лет?
— Шестьдесят. Но с ним не всякий молодой сравнится... Знаешь, он хочет передать мне дом и все хозяйство и жить одной охотой. Место себе присмотрел в тайге, от людей далеко, а к богу близко, красивое место, собирается там дом построить...
— Тебе не кажется, что стало холодно?
— Господи, про печку-то я и забыла. Погасла совсем!
Она соскочила с полки, я за ней. Огня в топке почти не было, мы подкинули дров, дули, пока они не разгорелись, а потом грелись, поворачиваясь к пламени то одним, то другим боком.
— Ты про ад не думаешь? Там горят в огне такие грешники, как мы.
— Разве это грех — любить друг друга? Мы ведь никому не делаем зла!
Печка гудела. В блеске бушующего пламени распущенные Евкины волосы стекали кровавым каскадом на гордую грудь и бесстыжий живот, на вызывающую прелесть греха, словно дело происходило на шабаше ведьм.
Евка плеснула ушат воды на раскаленные камни, вода зашипела и обдала нас паром.
— Ах, как хорошо... Отхлестай меня, Бронек! Я взял березовый веник и ударил им разок-другой.
— Нет, не так, сильнее... Чтобы я почувствовала. Я начал хлестать сильнее, на розовой спине проступили полосы.
— Достаточно... Теперь давай я тебя!
Она хлестала ловко и умело, и мы так разохотились, что снова забрались на верхнюю полку, снова были ласки, дрожь и дикий вскрик.
Я гладил ее, успокаивая и утешая, как нечаянно нашкодившего ребенка.
— А что, все женщины при этом кричат, не слыша своего крика?
— Насчет всех не скажу, у меня опыта мало. Но те, с кем я был близок, вели себя тихо.
— Это, наверное, оттого, что я припозднилась, двадцать четыре года... У нас девушки живут, венчанные и не венчанные, лет с семнадцати-восемнадцати.
— Возможно, ты права... Знаешь, Евка, мне чертовски есть хочется. А тебе?
— И мне тоже. Ничего удивительного, ведь уже вечер!
Мы торопливо слезли с полки, помылись, Евка залила водой огонь в печке.
— А где твоя одежда?
— Дома оставила. Чтобы не пропиталась паром и не висела на мне как тряпка.
И мы с ней, она первая, я с одеждой под мышкой следом, голые, нырнули по колено в снег, в метель — на ту сторону, к дому, вынырнули в сенях, отряхнулись и в теплой комнате оделись.