Сопка голубого сна
Шрифт:
После обеда Бронислав показал свою добычу — лиса лежала в сарае на доске, где они сушили шкуры, и выглядела как живая, сверкая своей царственной красотой.
Николай присвистнул, погладил мех, поднял, подул...
— Первый класс! Как ты ее пристрелил? Бронислав рассказал и спросил:
— Сколько же она стоит?
— Я могу тебе сейчас же выложить за нее триста пятьдесят рублей, а сам еще продам в Нижнеудинске с выгодой для себя.
— Неужели так много?
— А ты что думал? Черно-бурая лиса теперь как редкая жемчужина. Везет
— Простите, Николай Савельич, мне хотелось бы знать, что я вам буду должен за обучение? И на каких условиях мы, собственно, охотимся?
— Что значит, на каких? Ты мой компаньон. Знаешь, что такое компания?
— Значит, если я не стану стрелять белок и займусь, допустим, лисами или соболями, вы не будете в обиде?
— Нисколько. Стреляй кого хочешь, твое дело. А что добыл — все твое... Сколько у тебя сейчас?
— Сорок семь белок, одиннадцать зайцев, три рыжие лисы и одна черно-бурая.
— Совсем недурно для первого месяца. Хватит на год жизни... А белок больше не хочешь?
— Нет, Николай Савельич, не лежит у меня душа к этой охоте. Мне их жалко.
— Второй раз такое слышу,— тихо ответил Николай.— Он то же самое говорил.
— Кто?
— Да Лука... Стрелял, потому что я велел, потому что это наш заработок, этим кормимся. Он понимал, соглашался, но душа у него болела, и говорил он то же, что ты. В конце концов, я махнул рукой, стреляй, говорю, кого хочешь, лис, соболей, выдр, лишь бы побольше. И у него неплохо получалось... Значит, и ты тоже. Пусть так. Отнесешь домой свою добычу, когда пойдешь в субботу...
— Тоже в баню?
— А что, мне чистому рядом с грязным лежать? Раз в месяц у нас баня.
«22 ноября 1910 года.— Я достал из тайника тетрадь, чтобы положить туда вырезку из «Голоса Сибири» и описать, что со мной приключилось.
Когда я вышел из заимки, мои точные часы показы зал и восемь. За спиной у меня был увесистый мешок с месячной добычей. После месяца хождения по лесу я двигаюсь на лыжах уверенно, хотя, конечно, не так, как Николай, который чувствует местность, будто щупает ее голой ногой. Такого совершенства я достигну, быть может, через несколько лет, но и теперь я нисколько не сомневался, что доберусь до Старых Чумов.
А мог и не добраться. На полпути я понял, что начинается буран, и рванул что было сил. Это был бег наперегонки с белой смертью. Ветер усиливался, выл и свистел, метель поднялась такая, что в двух шагах ничего не было видно. Я бы наверняка сбился с пути и погиб в этой снежной пустыне, кабы не Брыська. Он бежал впереди, показывая дорогу, а на последних километрах, когда я уже не видел форменным образом ничего, лаял и возвращался за мной. Он уже чуял запах дыма и безошибочно вел к деревне. В какой-то момент я
Я зашел во двор. Маланьи на цепи у сарая не было. Спала, должно быть. Я толкнул дверь черного хода. Евка возилась на кухне у печи, она кинулась ко мне, помогла сбросить узел и кухлянку, потому что я окоченел весь, стащила с меня бродни и заячьи чулки, подставила под ноги таз с водой...
Я лежал на скамье в блаженной полудреме, положив голову Евке на грудь, она придерживала меня сзади под мышки.
— Ну, отошел?
— Отошел...
— Ноги чувствуешь?
— Чувствую...
— Пошевели пальцами. Я пошевелил.
— Значит, все в порядке. Сможешь танцевать на моей свадьбе.
— Насчет этого не сомневайся.
— Как же ты нашел дорогу в такой буран?
— Собака меня вела.
— Молодец, Брыська, спас хозяина.
Брыська, услышав свое имя, вскочил и лизнул нас по очереди в лицо.
— Считай, что он тебя поцеловал.
— Считаю. А теперь лежи, не двигайся, я чай заварю.
Она встала.
— Мне уже хорошо. Могу идти домой.
— Посмотрим. Глянь, как метет на дворе... Ты все еще у Емельяновых живешь?.
— Да, я оставил за собой комнатку на чердаке, в свое отсутствие плачу по два рубля в месяц.
Она подняла со стола мой узел.
— Господи, ты еще и это тащил... Что у тебя здесь?
— Добыча всего месяца. В частности, черно-бурая лиса.
— Ох, это я должна посмотреть! Она развернула узел.
— Какая красавица! Папа в позапрошлом году такую же пристрелил.
— Нравится тебе?
— Очень!
— Тогда, пожалуйста, оставь ее себе.
— Да ты что! Знаешь, что на деньги, вырученные за нее, ты сможешь дом построить?!
— Это не важно. Главное, что тебе нравится. Накинь ее, пожалуйста, на плечи... Как тебе идет!
— Значит, вот ты какой,— задумчиво сказала Евка и решительным жестом скинула шкурку с плеч.— Нет, спасибо. По охотничьему обычаю, первую добычу никому не отдают, потому что это приносит несчастье, я такого не хочу. Когда продашь чернобурку, можешь купить мне красивую косынку. Приму и буду носить... А вот и чай поспел. Выпей, тебе пойдет на пользу.
Я пил, обжигаясь, горячий чай, а Евка накинула платок на голову и куда-то убежала, сказав, что сейчас вернется.
Ее не было довольно долго. К ее приходу я успел допить чай, вынуть ноги из таза и надеть каченцы.
— Я баню истопила,— заявила она весело и как-то возбужденно.— Иди, помойся с дороги, а я пока обед приготовлю.
— Да ведь у меня дома баня есть.
— Есть, да не такая. У Емельяновых черная баня, а у нас белая, чистая, без дыма, с полками до самого потолка. Пошли.
Я накинул кухлянку, побежал за Евкой сквозь пургу на другую сторону двора и очутился в жарко натопленной бане.