Сопроводитель

Красько Дмитрий

— Ты башкой думай! — он презрительно скривил губы. — Зачем так грубо светиться? Человек, который доставил сюда Сутягина, о двойной игре даже не подозревает. Просто Красавчик с пацанами у него на хвосте сидели, а когда он свалил, сразу постарались взять адвоката. Если бы получилось — на меня все равно бы никто не подумал. За него уже ты отвечал, и все свалили бы на тебя.

— Жуткий термоядер, — согласился я, имея в виду крутизну сюжета.

— А то! — крепыш усмехнулся, имея в виду то же самое. — Я, брат, еще и не то заворачивать умею. Знал бы ты, как я нажил свой первый миллион.

— А чего ж меня раньше не убрали? — допускаю, что лежа в ванне под прицелом их не самых дружелюбных глаз, глупо было задавать такой вопрос. Но я не удержался — очень интересно было, понимаете? — Ведь

была возможность.

— Саркисян косяк спорол, — с неподдельным огорчением вздохнул сценарист. — Я как-то не подумал ему сказать, что тебя сразу мочить нужно. А у него мозгов не хватило сообразить. Его главная задача была — забрать Сутягина. Он это и сделал. Потом позвонил и доложил, что отвез тебя к недостроенной свинюшне, живого. Я ему только тогда отмашку дал, что тебя убрать надо. Велел вернуться и сделать это. Он вернулся, только ты успел смыться. Ты вообще очень бойким пареньком оказался. Сразу мне не понравился. Не люблю я таких. Понервничать меня заставил. Я думал, ты мне реальных головняков подкинешь. Стал тебе постоянно названивать — вдруг клюнешь. И ты клюнул, когда согласился искать адвоката. Нет, я все-таки гений. Ты ведь не подозревал, что все это я придумал, правда? То-то и оно! Только ты опять успел вовремя слинять — когда мы пришли ночью, тебя уже не было. А за ночь ты успел наворотить кучу ненужных дел. Не зря я, сука, таких прытких не люблю. Но теперь-то мы тебя, слава Богу, поймали. Кончились твои заботы на этой земле, Мешковский!

— Я польщен. И весь этот крутой замес ты ради меня затеял? Все просчитал, все предусмотрел — чтобы порешить сегодня в этой ванне?! Черт, тебе в шахматисты идти надо. Ты Карпова-Каспарова на раз-два уделывать будешь. А чем я тебе насолил, если не секрет? В прошлой жизни босоножки спер?

Он рассмеялся — весело и неподдельно. Замечательное хладнокровие у человека, собирающегося вот-вот совершить убийство. Я грустно позавидовал.

— Хорошая шутка, Мешковский! Только ты мне вообще по барабану. Мне нужно Пипуса достать. Понимаешь, братан, он в свое время Пилоту топливо поставлял. Потом они посрались, и Пипус отвалил. Пилот на меня вышел — мы же с Пипусом в одном бизнесе, оба топливом барыжим. Пилота я выручил… Кстати, знатная тема, Пипус — идиот, что съехал с нее. А если он такой идиот, то, может, и остальной свой бизнес мне скинет? А? Как думаешь?

Я пожал плечами. Материи, которых он сейчас касался, были настолько далеки от меня, что отвечать не имело смысла.

— Не думаешь? — кривовато усмехнулся крепыш. — Вот и Пипус не думает. Потому что я ему пока ничего не говорил. Пусть сюрприз будет. — И заржал. Отсмеялся, вытер слезу и очень серьезно кивнул: — Ничего. Теперь уже скоро. Без адвоката своего Пипус даже не вякнет. А в смерти адвоката ты, Мешковский, виноват. Не уследил. И мы, друзья Пипуса, нашли тебя и жестоко покарали…

— Так адвокат, вроде, под Коновалова копал, — я не выдержал и перебил его. Крайне невежливо, но мной двигало неземное удивление, я даже не обратил внимания на ту часть его речи, что затрагивала меня. — Что ты против него-то имеешь?!

— А Пипус все дела в последнее время через него вел, — благодушно пояснил роялеобразный. — Без него он — как без рук. Точно не выкрутится. Тем более что до поры, до времени нам доверять будет. Недолго, правда…

— Фу ты! — выдохнул я. — А я-то грешным делом думал, что ты ради кореша своего, ради Пилота жопу рвешь…

— Я ни ради кого жопу не рву! — он гордо выпятил грудь колесом. — Пилот мне просто деловой партнер. Я вообще деловой человек, Мешковский. И, что бы я ни делал, я всегда делаю свой бизнес. Сечешь?

По дурацкой привычке многих тщеславных людей он расхвастался и выдал полный расклад своих действий, хотя никто его об этом не просил. А потом, когда попросили, раскрыл и мотивы. Ведь так хотелось услышать что-нибудь вроде восхищенного: «Да ты что! И это все ты сам придумал? Ай, молодца!», и он не удержался. Наверное, было до слез обидно, когда никто ожидаемых слов не произнес.

Но мне-то до его обид что за дело? Мне даже до Пипуса дела не было, хотя тот и оказался вдруг изрядным мудаком, коль таких друзей себе подбирает. При том, что мне всегда казалось, что он

умеет разбираться в людях. Оказалось — дудки. Пипус мудак. Но мне и это было до лампочки. Мне вообще все население Земли было сейчас до лампочки. Потому что сам я в эту минуту ощущал себя без пяти минут трупом. Потому что сидел в ванне, из которой быстро выбраться невозможно — если мне очень, очень, очень повезет, успеют лишь фотокарточку попортить. Ведь в плане физподготовки я в данный момент чувствовал себя хреновастенько. А передо мной маячил роялеобразный человек — или наоборот, все равно сволочь и мишугенер. И за его спиной стояли еще двое — с реквизированными у меня стволами, между прочим. Поэтому мне едва ли повезет, и фотокарточкой тут не отделаешься.

Глядя на них, я с тоской подумал, что жизнь-то прекрасна, я в этом еще раз убедился не далее, как сегодня утром, сидя в машине у приютившей меня на несколько часов забегаловке. Да, жизнь… Так не хочется оставлять ее одинокой, без своего общества. Но, видимо, придется. Во всяком случае, вид выстроившейся передо мной троицы намекал именно на это. Совсем злые и ужасно беспощадные. Прямо трио бармалеев.

Знаете, что я вам скажу? Понятно, не знаете. А я все равно скажу. Когда живешь такой безалаберной жизнью, как у меня, постепенно привыкаешь, что рано или поздно найдется мудак, который тюкнет тебя ломиком по темечку или увеличит вес твоего тела на несколько свинцовых граммов, разрядив мимоходом пистолет. Или, на худой конец, проткнет ножиком. И постоянное ожидание подобного исхода рано или поздно все равно притупляет чувство опасности, начинаешь чувствовать себя в такой обстановке довольно комфортно — главное, побольше наглости. А остальное приложится. Ведь когда-нибудь все там будем, да?

Однако жить в ожидании возможной, но неопределенной и, желательно, неожиданной смерти — это одно. А сидеть в ванне и смотреть на трех полоумных, вполне настроившихся отправить тебя на тот свет — это, скажу я вам, совсем другое. Я испугался. Не понарошку, а совершенно по-взрослому. Потому что с них станется — пришьют и уйдут, и даже совесть их по ночам мучить не будет. А потому что нету ее, совести.

И жалко до слез мне стало Мишу Мешковского, неплохого, на мой взгляд, парня, который, если и делал кому гадости, то только по большой необходимости, когда его самого припирали к стенке. Заслуживает ли он смерти, граждане судьи? В его-то тридцать пять неполных лет — заслуживает ли он ее, я вас спрашиваю?! Да! Но не в большей степени, чем многие другие граждане нашей необъятной планеты по прозвищу Земля, достигшие его возраста. Так что ж теперь — всех в расход? Можно ограничиться десятью годами, нафига же сразу насмерть?

Но граждане судьи, даже попытайся я обратиться к ним с такой речью, все равно не стали бы меня слушать. Граждане судьи приготовились привести приговор в исполнение и теперь молча разыгрывали между собой право нанести coup de grace, удар милосердия.

Я вздохнул и до самых ушей заполнился тоской предчувствия нехорошего. Жизнь, такая прекрасная и удивительная еще час назад, вдруг вознамерилась покинуть мое бренное тело. И я приготовился устроить ей пышные проводы. Во всяком случае, — хоть это уже ничего и не решит, — не сморгну, когда в меня начнут стрелять. А в том, что они поставят точку именно посредством пистолетов, я не сомневался. Им не нужна была лишняя возня вручную с человеком, оказавшемся в положении загнанной крысы и который, возможно, как загнанная же крыса, будет защищаться до последнего. А пистолет — он холоден и суров, он такого шанса не дает.

Все бы, наверное, так и случилось, и расплескались бы мои мозги по стенам ванной комнаты, и кто бы и когда их собрал — неизвестно. Но вмешался окаянный человеческий фактор.

Человеки! Истинно говорю вам: никогда не давайте волю своему фактору, тем более, если дело предстоит серьезное. Иначе он сыграет с вами такую шутку, о которой вы с содроганием будете вспоминать всю оставшуюся жизнь. Если, конечно, она потом у вас будет, эта жизнь.

Крепыша вдруг обуяла жадность. Три штуки баксов, выданные позавчерашним вечером в качестве аванса, он решил изъять, поскольку, по его мнению, я в них больше не нуждался. Это было бы так, если бы он не протянул ко мне свои руки.