Сор из избы
Шрифт:
Золушка, которую ждал Галкин, должна была бы запастись не столько красотой и нежностью, сколько терпением, чтобы сносить его выходки. Но он готов был поклясться, что никогда не полезет под состав и не упадет из окна, если его полюбят.
Можно было бы примерить башмачок блондинке в купальнике, тем более, что она не противилась соседству Галкина и даже как будто ждала его. Блондинка вдруг обвила Галкина руками, ногами, прижалась с силой и стала целовать в губы жестко, умело, покусывая. Губы у Галкина припухли, но он сжимал их, боясь показать зубы. Это было бы некультурно с его стороны. Блондинка вертела его голову, справа налево, как кочан.
— Наконец-то мы одни, — шептала она жарко, жмурясь в истоме, — наконец-то! Я так ждала,
Галкин старался, тыкаясь губами в зубы и язык блондинки, уставившись в собственное отражение в темных очках незнакомки.
Целовался Галкин всего один раз в жизни, в пионерском лагере и тоже по ошибке. На прощальном костре ему сунули в руки записку, он не успел заметить, кто и как. Развернул бумажку, разлинованную в клеточку и вырванную скорей всего из тетради, и разобрал: «Приходи к эстраде, там тебя ждут!» Эстраду он знал, старую, покинутую по причине ветхости и заросшую крапивой. Только большое чувство могло толкнуть кого-то на свидание там или хитрая уловка. Галкин грешил на дружков, поэтому шел на «свидание» с оглядкой, крадучись, с еловой дубинкой. Было темно, сыро и страшно. Чьи-то руки закрыли ему глаза: «Угадай!». Он стал гадать и упустил время. Позвали на ужин, и незнакомка исчезла, чмокнув его в щеку. Наверное, она не могла пропустить ужин, иначе бы о свидании догадался весь лагерь. А Галкин сидел на эстраде, как освистанный актер, и чего-то ждал чуть не до утра, голодный. Его искали, говорят, только не здесь. И наказали бы, если б не отъезд. Быть может, то была принцесса?
— Целуй же меня, целуй! — торопилась блондинка, у ней, видимо, кончался обед и надо было спешить на работу. И Галкин решился. Вытянув губы, как теленок, ткнулся блондинке в щеку, потом в губы. Очки полезли на лоб, и блондинка вскочила, толкнув Галкина.
— Ты кто такой? — растерянно спросила она, краснея.
— Будто не знаешь! — ухмыльнулся Галкин, собирая листки отчетности. — С завода. По снабжению…
— По снабжению? — не понимала девица.
— Дефицит, — загадочно пояснил Галкин, — с базы…
Он намекал на свои возможности, но блондинка и не думала восторгаться.
— Хам, быдло! — запищала она ядовито, запихиваясь в халатик и досадуя на свою оплошность. — Шпана! — она старалась отплатить нахалу за растерянность и унижение.
— Умная, да? — глупо вопрошал Галкин, отойдя подальше и показав язык. Он был задет за живое. Обидно, что ждали не его, целовались тоже, выходит, не с ним. А чем он хуже? Надо еще поглядеть… Но блондинка не стала ждать, ушла не оглядываясь, и можно было лишь гадать, по ком она тосковала и почему Галкин для нее не пара.
«Лысый, поди, и с брюшком! — злорадно думал Галкин. — Начальничек…» Воображение рисовало что-то нелепое, в трусах и майке, с портфелем в руке, и Галкин потихоньку развеселился, забыв обиды. Все продается и покупается, не раз он слышал от бывалых людей, тем более поцелуи. Похоже, что блондинка котировалась высоко, цену себе знала, не продешевит. «Начальника подавай…» А коли так, то Галкин словно бы походя взял с прилавка на базаре яблоко послаще, надкусил и обратно положил, запретный плод. Платить он не собирался, да никто и не требовал платы. Блондинка придет в себя и платочком, смочив в воде, протрет губы, щеки, брезгливо морщась и гоня воспоминания о Галкине. А он все помнит, получил, что хотел, даром, и холодок на губах от ее щек будет при нем. А все же жаль, что ждала она не его. Галкин уже не раз убеждался, что не поспевает в чем-то за жизнью. Когда-нибудь и он станет начальником. Но вот будет ли такая блондинка на его пути…
Заводская ограда словно городская черта, делила мир надвое. С полей тянуло свежестью. Пели жаворонки. А за оградой встали дымы. То было перемирие. С какой стороны дунет. Дым и гарь набирались силой, тяжелели, клубились, готовые покатиться в поля и перелески. Но горизонт был так далек,
Как всякому истому горожанину березняк на конце поля казался полон тайн, чудес. Грибные пласты, заросли вишняка и малины, разнотравье, ковровая пестрота цветов. Из травы Галкин твердо различал полынь, в остальном путался, цветы выделяя те, которые пышней, и обожал нехоженые уголки. Со страстью первооткрывателя продирался сквозь кустарник, скакал по кочкам высохших болотцев…
Поле за глухим заводским забором вдали от жилых кварталов и трамвайных маршрутов казалось забытым и диким. Березняк и вовсе первозданным. Надо поглядеть. Галкин вооружился стальным прутком от подзаборной арматуры и двинул наискосок к лесу.
Он вляпался в коровий блин и долго тряс ногой, стараясь освободиться, шаркал подошвой и боковиной о траву, общипанную коровами. Выпас его не устраивал. Зато лес…
Гладкоствольные осины, березы по три штуки от одного корня. Галкин ткнулся под сень листов и запутался в бунте колючей проволоки, дернулся, рискуя разорвать штанину. То было пострашней паучьих тенет. Кучи мусора завершали каждую колею или тропинку. Черные кострища, бутылки, банки, окурки. Стволы у берез ободраны, наверное берестой разжигали. Где-то выстроили дом, сюда свезли битый кирпич, обломки досок, шифера, стеклобой. Лес курчавился и зеленел лишь издали. Галкин обманулся второй раз на дню. Он опаздывал, опаздывал все безнадежней. Казалось, кто-то расторопный и наглый, имевший случай родиться раньше, ломает, крушит впереди, гадит и на долю Галкина не осталось ничего чистого. Продажные невесты, жуткий лес…
Занятый мыслями о своей невезучести, глупой доверчивости, о бланках строгой отчетности, которые на самом деле, скорей всего, туфта, иначе Здоровилло сам прискакал бы за реагентом с градусами, Галкин вышел из леса и уткнулся в какую-то стену. Поднял голову и замер. Полнеба заслонила гора. Она торчала посреди степи, без всякого перехода, сыпучие склоны круты, почти отвесны, а гребень наверху венчался острыми зубцами, проткнувшими вечные снега и льды. Удушливый газ стелился по склону, гора казалась горячей и походила на вулкан, заряженный лавой…
«Что это?» — спросить было не у кого. Галкину не приходилось бывать в горах, и масштаб нагромождения его поразил. Рискуя сломать ноги, полез наверх. О горячих гейзерах он был наслышан в школе, но не думал, что совсем рядом есть нечто подобное. Можно потрогать руками горячие камни. Жаль, что рядом никого нет, с кем можно поделиться восторгом…
На половине склона он разглядел, что на вершине вовсе не снег, глупо думать о вечных ледниках в степи. Белый песок, схожий с известкой. Гребень тоже эрзац, ловко сработанный из шпал, рельсов, бетонных свай и плит.
«Кино!» — Галкин провел ладошкой по волосам, шершавым от песка, на зубах скрипело. Брюки выгорели на глазах, на сорочку легли разводы коричневого цвета. Можно было спускаться. Он обманулся. «Лопух! Дуся!» — ругал себя Галкин. Но спускаться не спешил. Ему было в общем-то неплохо. Отвал, словно сказочный дракон, перешагнул заводскую ограду и навис, расставив костистые лапы, над крышами ближних домишек, покинутых жителями. Чудовище проломило кровли, высадило окна. Телеграфные столбы казались рядом с ним былинками, обреченно клонились, готовые лечь вместе с проводами, отвал подползал к ним своими горячими откосами, а главный удар направлял на автомобильные гаражи. Строения тоже были пусты, и как-то странно, дико было думать, что они оставлены на произвол судьбы. Отвал завтра учинит погром, обрушит крыши, сорвет с петель ворота, сомнет стальные баки из-под солярки, остовы грузовиков, быть может, памятные кому-то…