Сор из избы

Кудрявцев Борис Сергеевич

— Наш город, как известно, от Колчака освободила Пятая армия во главе с Тухачевским, — говорил профессор, подразумевая за Галкиным как минимум аспирантуру, — диспозиция решающего сражения такова: противник получил сильные подкрепления со стороны казачьих станиц, перешел в наступление и потеснил красных в район… — профессору недоставало карты, — Тухачевский, блестящий полководец, быстро перегруппировал силы и решительно атаковал белых в направлении… Бой происходил, как вы думаете, где?

Старик встал и

огляделся.

— Где? — удивился Галкин, тоже оглядываясь.

— Здесь! — профессор постучал ногой в пол. — На месте завода!

Он, кажется, досадовал, что строительство не перенесли в другое место.

— Иду я сегодня поутру с внучкой Аленой, — старик, оставив специальную лексику, превращался на глазах в заядлого деда-грибника, — по грибы, и вижу на месте бывшей свалки…

Профессор сделал большие глаза.

— На месте свалки мы видим с внучкой — блиндаж!

Голос его дрогнул. Не каждый день такое видишь.

— Знаю, — вспомнил Галкин, оживляясь, — видел, землянка с оконцем…

— Амбразура, юноша, для стрельбы из станкового пулемета «максим», — с досадой поправил старик. — Вот, извольте…

Он положил на стол стреляную гильзу, изумрудно зацветшую от времени.

— А пулемет? — с надеждой спросил Галкин, ему хотелось поглядеть.

— Вы многого хотите, — улыбнулся профессор, — кто ж бросит пулемет?! Хотя кто знает, можно поискать в земле…

— Надо поискать! — горячился Галкин. — Там такое находили, такое… В прошлом году, рассказывали, на свалке газорезчик нашел вагон с велосипедами. Брак! Называется… В заводской смазке. Полсмены домой поехали на велосипедах. Цирк?!

История с велосипедами не понравилась профессору.

— Причем тут велосипеды?! Не понимаю. Мы говорим о серьезных вещах!

Он безнадежно вышел из велосипедного возраста.

— По следу я вышел к реке и обнаружил переправу красных полков! Верней, остатки от нее… Это надо видеть, чтобы понять… Пойдемте немедленно, пока светло!

— Можно, — сказал Галкин, вставая из-за стола. Его тревожила не надвигавшаяся ночь и вид переправы, а кучи отходов, которые грозили во второй раз захоронить места боев, столь дорогие сердцу профессора.

— Нельзя допустить, чтобы… Это кощунственно! Надо обратиться к общественности. Свалке здесь не место! — профессор словно угадал тревогу Галкина и принялся ворчать.

— Я ее насыпал, да? — оправдывался Галкин. Всегда получалось так, что ему попадало за чужие грехи. Колька Безруков расколотил горшок с голубой примулой на ботанике, а двойку вкатили Галкину, да еще вызвали мать. Кто-то спер череп у скелета в кабинете биологии, а показали на Галкина, да еще смеялись, дескать, ему своих мозгов не хватает, решил подзанять у предка…

В поле Галкин шел следом за Масленниковым, на манер внучки, сшибал мухоморы с бледными поганками,

успевшими освоить земли, высвобожденные из-под свалки.

— Святое место! — сказал профессор, подойдя к блиндажу с траншеей и оттаскивая в сторону кусок медного кабеля в промасленной обмотке, отпинывая хромовую обрезь высшего сорта. Галкин понял, что если не встать заслоном, завтра здесь будут завалы из банок от ядохимикатов, автопокрышки, автобусные остовы.

— Вы видите? Все видите? — показывал профессор на обрезь.

— Не слепой, — кивнул Галкин.

— Разве мусору здесь место?

— Ему нигде не место!

Профессор не возражал. Они влезли, согнувшись, в блиндаж, глядели с видом заговорщиков в оконце. Позиция хорошая, обзор отличный. Дома деревеньки вдали, оттуда и выкатилась конница белых. Красному пулеметчику мешал, наверное, гранитный валун метрах в ста, пули рикошетили от его гладких боков и летели в стороны.

— Я был у того камня, — тихо сказал профессор. — Очень интересно. Хотите посмотреть? У вас кто преподавал историю в школе? — спросил, вылезая из блиндажа.

— Мария Никитишна, — нехотя вспомнил Галкин. — Я учил, все знал, только забыл.

Оправдывался заученно и нудно.

— Учил-забыл! — передразнил профессор. — Историю не учат, ее чувствуют сердцем. Чувствуют!

«Начинается, — подумал Галкин, — не могут без нотаций!»

— Как чувствовать-то?

— Не ее, разумеется, а себя чувствовать в ней! — с досадой объяснял профессор. — Азбука! Стыдитесь… Вы, молодой человек, и есть история: ее продолжение, связь прошлого с будущим. Ты можешь историю сберечь или уничтожить разом, спалить в огне, зарыть в землю, опошлить корыстью и сиюминутным интересом…

Они подошли к камню. Склонились, оглядывая щербинки на его боках, полустертые буквы. Профессор погладил теплый валун ладонью и сказал тихо:

— Отвоевали!

Галкин понял. Отвоевали у свалки, как когда-то красный пулеметчик отвоевал у беляков. Было чему удивиться. Связь времен, история продолжалась. Умел профессор чувствовать за себя и других, в прошлом.

На камне крест, буквы старорусской вязью, твердый знак на конце.

— Не твердый, — поправил профессор, — не так…

Он силился прочесть, склонившись и нацепив очки.

— «Се мое, а то мое же!» Ишь ты: все его тут и там, ограбастал! Монастырские угодья, божья земля. Послушники тут коров пасли, овечек.

У камня родник, иссушенный свалкой. Песчаное донце без влаги. — «Конецъ пути не ведоми. Коня напоиша…», — читал профессор. — Увы, не «напоиша»… Сухо.

— Родник оживет? — пытается угадать Галкин. — Теперь оживет?

— Если простит! — говорит с укором и жалостью профессор, приложив ладонь к земле. — Настрадалась мать-земля под свалкой, обиделась…