Соратники Иегу
Шрифт:
Военный министр Бертье, встречая кортеж, стоял под сводами храма, опершись на статую отдыхающего Марса; все министры и члены Совета выстроились вокруг него. На колоннах, под сводами, висели стяги Денена и Фонтенуа и знамена первой Итальянской кампании. Два столетних инвалида, сражавшиеся еще под началом маршала Саксонского, вытянулись во фрунт справа и слева от Бертье, словно древние кариатиды. В правом углу, на помосте, был водружен бюст Вашингтона, который предстояло украсить знаменами Абукира. На другом помосте, напротив, возвышалось кресло Бонапарта.
Вдоль боковых приделов храма расположились амфитеатром
При появлении знаменосцев под сводами храма раздались торжественные медные звуки военных фанфар.
Ланн вошел первым и подал знак гренадерам — те попарно поднялись по ступенькам помоста и вставили древки знамен в заранее приготовленные гнезда.
Тем временем Бонапарт под гром аплодисментов занял свое место в кресле на трибуне.
Ланн подошел к военному министру и начал говорить своим зычным голосом, каким так лихо командовал «Вперед!» на полях сражении.
— Гражданин министр! — возгласил он. — Вот боевые знамена турецкой армии, разгромленной на ваших глазах при Абукире! Наша Египетская армия, совершив переход по знойной пустыне, претерпев голод и жажду, столкнулась с неприятелем. Враги гордились своим численным превосходством, своими успехами и считали легкой добычей наши войска, изнуренные усталостью и непрерывными боями. Они не ведали, что французский солдат силен и могуч, ибо умеет переносить лишения и умеет побеждать, что его храбрость возрастает и крепнет в часы опасности. И вот, как вы знаете, три тысячи французов стремительно атакуют восемнадцать тысяч варваров, опрокидывают, преследуют, оттесняют их к морскому берегу, и сила наших штыков приводит мусульман в такое смятение, что они, чуя неминуемую гибель, бросаются в воду и тонут в пучинах Средиземного моря.
В этот знаменательный день были решены судьбы Египта, Франции и Европы, спасенных благодаря мужеству наших солдат.
Берегитесь, державы коалиции! Если вы дерзнете вторгнуться на территорию Франции, то генерал, вернувшийся к нам после победы при Абукире, обратится с призывом к народу и ваши успехи окажутся гибельнее, чем неудачи! Кто из французов не захочет побеждать под знаменем первого консула? Кому не лестно приобщиться к его славе?
Тут Ланн обратился к инвалидам, которые заполняли трибуну в глубине храма.
— А вы, — продолжал он, возвысив голос, — вы, доблестные ветераны, жертвы военных невзгод, вы разве не пошли бы сражаться под командой того, кто облегчал ваши страдания, прославил ваши подвиги, кто принес и передал вам на хранение эти трофеи, завоеванные вами в жестоких боях? О, я знаю, храбрые ветераны, вы и теперь готовы отдать остаток жизни за вашу родину и за свободу!
Воинственное красноречие победителя при Монтебелло вызвало бурю аплодисментов. Трижды пытался заговорить военный министр, и трижды его прерывали восторженные крики «браво!».
Наконец воцарилась тишина, и Бертье выступил с ответной речью.
— Водрузить на берегу Сены трофеи, завоеванные на берегах Нила, повесить под сводами наших храмов, рядом со стягами Вены, Петербурга и Лондона, знамена, освященные в мечетях Византии и Каира, и знать, что их принесли в дар родине те же воины, юные годами, но умудренные опытом, многократно
Впрочем, это лишь малая часть того, что совершил во цвете лет наш герой, увенчанный лаврами Европы; он победоносно сражался там, где сорок веков взирали на него с высоты пирамид, он с боями освободил Египет, древнюю родину искусств, он насадил там просвещение и цивилизацию с помощью воинов и в содружестве с учеными.
Солдаты! Возложите на алтарь этого храма боевой славы знамена с полумесяцем, отвоеванные на скалах Канопы тремя тысячами французов у восемнадцати тысяч варваров, столь же смелых, сколь и диких. Пусть эти стяги хранят память о знаменитом походе, цель и успех которого оправдывают все бедствия, чинимые войной! Пусть они свидетельствуют не о храбрости французского солдата, — она прогремела на весь мир! — но о его непоколебимой стойкости, беззаветной преданности! Пусть вид этих трофеев радует и утешает вас, воины, изувеченные на полях славы, Крои, кому в удел остались лишь воспоминания и мечты! Пусть эти знамена с высоты сводов храма оповещают врагов французского народа о военном гении полководца, о мужестве героев-победителей! Пусть они предостерегают неприятелей о грозящих им бедствиях войны, если они останутся глухи к голосу, призывающему заключить мир! Да, если они хотят войны, мы будем воевать, и воевать беспощадно!
Родина с удовлетворением и гордостью взирает на доблестную Восточную армию.
Эта непобедимая армия с радостью узнает, что храбрые командиры, сражавшиеся в ее рядах, выступают от ее имени; она убедится, что первый консул неустанно печется о ее славных сынах, что Республика проявляет к ней самое заботливое внимание; она увидит, что мы прославляем ее в наших храмах, а если понадобится — повторим на полях Европы воинские подвиги, совершенные ею в раскаленных песках Африки и Азии!
Подойдите сюда от ее имени, неустрашимый генерал! Подойдите от имени всех героев, что вас сейчас окружают, а дайте обнять вас в знак глубокой всенародной благодарности!
Но прежде чем вы возьметесь за оружие в защиту нашей независимости, если монархи в слепой ярости отвергнут мир, который мы предлагаем, — возложим, друзья, лавровую ветвь к подножию памятника Вашингтона, героя, избавившего Америку от самых непримиримых врагов свободы, и пусть его великая тень свидетельствует, какой бессмертной славой овеяна память освободителей отечества!
Бонапарт сошел со своего помоста, и Бертье, от имени Франции, заключил его в объятия.
Господин де Фонтан, приготовивший похвальное слово Вашингтону, учтиво выжидал, пока затихнет шквал аплодисментов, низвергавшийся с высоты амфитеатра.
Даже среди присутствующих знаменитых мужей г-н де Фонтан, политический и литературный деятель, был личностью примечательной.
После 18 фрюктидора его выслали из Франции вместе с Сюаром и Лагарпом, но он ухитрился остаться в Париже, укрывшись у одного приятеля, и выходил только по вечерам.
Его выдал непредвиденный случай.
На площади Карусель чья-то лошадь понесла, и он попал под колеса кабриолета; полицейский, кинувшийся ему на помощь, узнал его. Однако Фуше, прекрасно осведомленный не только о его пребывании в столице, но и о тайном его пристанище, сделал вид, что ему ничего не известно.