Сорняк, обвивший сумку палача
Шрифт:
Это чудесная пьеса, и, когда музыка затихала и снова вздымалась, подобно желаниям сердца, я вспомнила, что именно эту вещь Лори Лоренс играл в «Маленьких женщинах», когда Джо, отвергнув его предложение руки и сердца, уходила прочь, и я подумала, не выбрала ли ее Фели подсознательно.
Отец мечтательно постукивал пальцем по краю блюдца, которое он держал в идеальном равновесии в ладонях. Бывали времена, когда без всяких видимых причин я ощущала прилив огромной любви — или, по меньшей мере, уважения — к нему, и сейчас был именно такой случай.
В
Внезапно я заметила, что Дитер закусил краешек губы и в уголках его глаза что-то поблескивает. Он чуть не плакал и пытался не показать этого.
Как жестоко со стороны этой ведьмы Фели выбрать пьесу столь печальную и вызывающую воспоминания — мелодию Бетховена, которая может служить лишь горьким напоминанием нашему немецкому гостю о родине, которую он утратил.
Но в этот миг Фели резко остановилась и вскочила из-за клавиатуры.
— О! — Она задержала дыхание. — Простите! Я не хотела…
И я видела, вероятно, первый раз в жизни, что она искренне огорчена. Она подбежала к Дитеру и протянула ему свой носовой платок — и, к его вечной чести, он взял.
— Нет. Это мне следует извиняться, — сказал он, промакивая глаза. — Это просто…
— Дитер, — я обнаружила, что мой рот сам выпаливает эти слова, — расскажите нам, как вы стали военнопленным. Я просто умираю от любопытства. Я без ума от истории, видите ли.
Можно было услышать звук упавшей в Антарктиде булавки.
— Флавия! — Наконец отец совладал с собой, но лишь тогда, когда было уже слишком поздно, чтобы возыметь эффект, которого он хотел.
Но Дитер уже улыбался. Мне показалось, он был рад отвлечься от мокрой темы.
— Почему бы и нет! — сказал он. — Пять лет я ждал, пока кто-нибудь задаст мне этот вопрос, но никогда, никто этого не делал. Вы, англичане, такие идеальные джентльмены — даже леди!
Тетушка Фелисити бросила на него взгляд лучезарного одобрения.
— Но, — добавил Дитер, — должен предупредить вас, это длинная история. Вы уверены, что хотите ее слушать?
Даффи закрыла книжку и отложила ее в сторону.
— Обожаю длинные истории, — сказала она. — Чем длиннее, тем лучше.
Дитер занял место на ковре перед камином, опираясь локтем на каминную полку. Его почти можно было представить в охотничьем домике в Черном лесу. [66]
— Что ж, — приступил он, — думаю, можно легко сказать, что меня сбили в Англии из-за сестер Бронте.
66
Черный лес, Шварцвальд — красивейший регион на юго-западе Германии, говорят, именно он вдохновлял братьев Гримм на их жутковатые сказки.
Сбили? Это что-то новенькое! Я сгорала от любопытства.
Глаза Даффи тут же превратились
— Бог мой! — пробормотал он.
— Я был избалованным мальчиком, — рассказывал Дитер, — должен признать это. Я был единственным ребенком, рос в зажиточном доме под присмотром Kinderpflegerin — няньки.
Мой отец, как я уже упоминал, был издателем, а мать — археологом. Хотя они меня любили, полагаю, они были так погружены в свои собственные миры, что все, связанное с «мальчиком», было оставлено на откуп Друзилле. Так звали няньку — Друзилла.
Друзилла очень увлекалась английскими романами. Она поглощала книги, как кит пожирает планктон. Ее невозможно было увидеть без книги в руке — она научила меня читать, когда я еще сосал палец.
Друзилла перечитала все книги сестер Бронте, конечно же: «Грозовой перевал», «Джейн Эйр», «Шерли», «Незнакомку из Уайтфелл-холла» — она знала их практически наизусть.
Я был наполовину влюблен в нее, полагаю, и думал, что могу завоевать ее любовь чтением вслух по-английски ее любимых вещей.
Так я и стал англофилом. С тех пор я ничего не хотел так, как читать английские книги: Диккенса, само собой, и Конан Дойля, Джейн Остин и Томаса Харди. Когда я стал постарше, Друзилла подарила мне на Рождество подписку на «Газету для мальчиков» и «Приятелей». К двенадцати годам я был больше британцем, чем многие мальчики из Брикстона! [67]
Затем пришел черед радио. Благодаря статьям в «Приятелях» и школьному другу, жившему по соседству, — его звали Вольфганг Цандер, — я сумел собрать простой одноламповый радиоприемник, с помощью которого мы настроились на трансляцию «Би-би-си».
67
Брикстон — район Лондона.
Мы были без ума от электрических приборов, Вольфганг и я. Первой вещью, что мы сделали, был дверной звонок, работавший от батареи, следующей — телефон между моей спальней и его, с проводом, протянутым над крышами и сквозь деревья.
Долго после того, как наши семьи засыпали, этот завернутый в хлопок провод высоко в ветках гудел от наших возбужденных рассуждений. Мы могли проговорить ночь напролет, о радио, конечно же, но и об английских книгах, ибо Вольфганг, видите ли, тоже был заражен английским микробом (особенно Бронте).
Подростковое воображение — мощная штука, мы представляли себя, Вольфганг и я, рыцарями Круглого стола, которые примчатся верхом из нашей тевтонской твердыни, чтобы спасти сестер Бронте, этих трех прекрасных бледных дев, — сами их имена отождествляли их с дочерями бога грома, удерживаемыми в заложниках чудовищем в холодной каменной башне на севере.
Кроме того, — добавил он, — есть что-то в юных беспомощных барышнях во влажном климате, что заставляет каждого юношу стремиться увезти их оттуда и жениться.