Сорочья усадьба
Шрифт:
— Беспомощности?
Я поставила бокал на стол и, кивнув, закрыла лицо руками.
Он снял кастрюлю с конфорки, подошел и сел рядом.
— Ты была ему ближе, чем я, это правда. Мне стыдно, что он оставил дом мне. Тяжело на душе, веришь? Чувствую себя виноватым. Он хотел, чтобы я взял на себя ферму, чтобы у меня здесь родилось много детишек.
— А у тебя вообще не будет детишек.
— Кто знает?
— Как так, это же очевидно, разве нет?
— Иметь детей — дело нехитрое, сестренка. Смотри на эти вещи шире. Если я не хочу спать с женщинами, то
— Ну, ладно, извини. Но ты бы никогда не поселился здесь. Не стал бы фермером.
— Зачем мне это? Я часто думаю, уж не написал ли дедушка свое завещание, когда мне было пять лет? И что плохого в том, что в нашей семье есть свой врач?
— Да не в этом дело. Тут все связано с понятием первородства. Я много думала о Генри. Ведь с него все это началось. В общем, как только от нас уйдет этот дом, все наши связи с прошлым будут обрублены. Дедушка думал, что Генри был великим человеком. И я уверена, что это так и есть. Я хочу как можно больше узнать о нем.
Тут я вспомнила про письмо, извинилась и быстро сбегала за ним. Чарли читал его, продолжая помешивать рисотто.
— Ого, — сказал он.
Он положил письмо на стол и, пока раскладывал еду по тарелкам и разливал вино, не сказал ни слова.
— Ну и что ты молчишь? — спросила я, когда он сел.
Мне не терпелось обсудить с ним письмо, все эти откровения насчет Генри и Доры.
Он поднял голову и посмотрел на меня, сидя совершенно неподвижно.
— Оно такое, очень… очень приятное. Я даже завидую.
— Извини. Но я не затем показала его тебе.
Меня снова охватила обида на родственников, исключая, конечно, Чарли, которые не посчитались с пожеланиями дедушки, и мне нужно было, чтобы он знал это.
— Не думаю, что это имеет к тебе отношение. Конечно, ты подчинишься тому, что скажут старшие. И сомневаюсь, что они послушают тебя, если ты станешь с ними спорить.
Он просто пожал плечами и принялся за еду.
— Ты пойми, надо хотя бы осознать, он хотел, чтобы семья продолжала жить здесь. А теперь, когда все переменится, ты уверен, что, как только дом перестанет давать доход, они не захотят продать его?
Чарли положил вилку.
— А что в этом плохого? Зато денег всем перепадет, и немало.
— Да при чем здесь деньги!
— Нет, правда. Мама с папой терпеть не могут этот дом, и есть за что, разве ты так не считаешь?
— Дом в этом не виноват.
— Может быть, для тебя это так. Но все-таки подумай: какой великолепный прощальный подарок — ты смогла бы сама купить себе дом, продолжать трудиться на благо науки, да и вообще, делать все, что захочется… А кстати, чем бы ты хотела заняться?
Я пожала плечами. Не время было для такого разговора.
— Я бы хотела иметь возможность привозить сюда своих детей. Дать им то, что было и у меня, обучать их таксидермии, ходить с ними купаться на Сорочий пруд. Может, даже научить их ездить верхом.
— Правда? Ты бы этого хотела?
— Мечтать не вредно.
— Рози, продажа фермы — это единственный способ сохранить дом. А если
— С практической? То есть с холодным сердцем. Хочешь, чтобы я мыслила рационально. Что ж, я рада за тебя, ты способен сортировать свои чувства. Но ты совершенно прав: я на это неспособна.
Я понимала, что лгу. В моей жизни всякое бывало, просто все, что мне не хотелось вспоминать, я успешно спрятала от себя.
— Послушай…
Он умолк, наполняя бокалы. Голос его в большом пространстве кухни звучал тихо и очень спокойно:
— Не знаю, говорил ли кто тебе, но на самом деле ферма медленно, но верно становится все более убыточной. Вот почему мы ее продаем, это главная причина. После уплаты долгов останется совсем немного, и большая часть средств будет вложена в дом. Неужели ты думаешь, что дедушка хотел бы оставить нас с такой обузой? Не думаю, он был не дурак.
Я не отвечала. Новость слишком потрясла меня. Я понятия не имела, что ферма убыточна. Почему мне об этом ничего не сказали? Как такое могло случиться? Не хотелось думать, что дедушка разорил ее. Я ни разу не слышала, чтобы он жаловался на Джоша как на управляющего, но тогда кто в этом виноват? А главное, ведь я понятия не имела, как надо управлять фермой. Я знала только одно: здесь много земли, много овец и целая армия работников, благодаря которым все идет как по маслу. Но теперь я подумала, что никого на ферме не видела, одного Сэма, разъезжавшего туда-сюда на своем квадроцикле. Не было привычной суеты, это с самого начала чувствовалось, с первой минуты приезда, но я не обратила внимания, думала только о доме. Только теперь до меня дошло, что на ферме как-то непривычно тихо.
— Давай завтра прогуляемся, — сказала я.
— На машине?
— Нет. Верхом.
— Ты это серьезно?
— А что? Почему не доставить себе это удовольствие?
Он смотрел на меня скептически, даже немного испуганно.
— Интересно, давно на этих лошадей садились верхом? Да и я с детства не сидел в седле. Боюсь, у меня не получится.
— Чепуха, ты всегда ездил, словно родился в седле.
Это была правда. Чарли почти всегда побеждал меня в скачках вокруг пастбища, он не упускал ни одной охоты, тогда как я сидела дома и дулась, считая охоту жестокой забавой.
— Съездим к пещерам. Кто знает, когда придется еще там побывать. Не поедешь — я поеду сама.
Минуту он думал, по капле цедя вино. Потом вздохнул, словно сдаваясь.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Думаю, ты сошла с ума, но это все-таки лучше, чем отпускать тебя одну. Так и быть, поеду.
Напряжение между нами рассеялось, мы снова были прежние брат и сестра, болтали о том, о сем, обменивались последними сплетнями. Я дождалась от него того, чего хотела: он сочувственно похлопывал и гладил мне руку, хвалил, что я бросила Хью, говорил, что уж теперь наверняка мне встретится нормальный мужик. Про Сэма больше не спросил ни слова, а я сама не осмелилась касаться этой темы.