Сорок роз
Шрифт:
— Дайте подумать…
— Во вторник?
— В три часа.
— Он придет!
И действительно, он пришел!
Когда Луиза провела его в гостиную, Мария, скучая, сидела подобрав ноги на канапе, подняла задумчивый взгляд от романа и обронила:
— Ах, это вы, барон!
У барона была широкая поясница, руки, похожие на лопаты, и титулование весьма ему льстило. Титул себе он купил, однако, несмотря на пестрый клетчатый костюм посетителя, крашеные волосы и бульдожью решимость с ходу заграбастать парк, Мария остерегалась его презирать. За считанные годы он пробился на самый верх в торговле продовольственными товарами и как куриный барон владел огромными птицефабриками.
— Это сразу
Барон испуганно обнюхал желто-белый клетчатый рукав пиджака.
— Да, — продолжала она, — от вас веет успешностью. Говорят, вам удалось перехитрить самого опасного нашего врага — время.
— Ну?
— На ваших птицефабриках, как мне рассказывали, царит вечное весеннее утро.
Верно, радостно воскликнул барон, все правильно, у него там всегда тепло, всегда хорошо, всегда май, всегда утро, ведь в таких температурных и световых условиях курица чувствует себя лучше всего, аппетит у нее тогда отменный, она клюет без устали и за треть периода естественного роста достигает продажного качества. Гигантское дело. Высший класс! Одна проблема — слишком много наличности, деньги не должны лежать, они должны работать, расти, множиться, потому-то сообща с госпожой банкиршей он и придумал идею, которая окупится для всех участников. Нет-нет, он не собирается строить новые птицефабрики, откормочных площадей вполне хватает, при необходимости, если спрос возрастет, можно еще ускорить кормовые линии, увеличить интенсивность поедания корма и соответственно сократить период роста. Однако! Барон сел, Придвинувшись к Марии так близко, что обрызгал слюной ее колени. Однако потребитель — человек капризный, мирная жизнь будет продолжаться, благосостояние расти, и рано или поздно — на сей счет он нисколько не обольщается — народу надоест дряблая курятина. Короче говоря, им друг без друга не обойтись. У нее, у Майер, есть великолепный земельный участок, у него же, у барона, есть деньжата на строительство. Жилой дом вроде гостиницы, в пять-шесть этажей. Скорее шесть, а может, и семь, все зависит от строительной комиссии, где тогда предположительно будет председательствовать Майер, — сколько они разрешат. Иными словами, дело верное. Высший класс!
— Ну, что скажете?
— Весьма интересное предложение, — соврала Мария и обещала подумать.
Когда барон явился в третий раз, она прогулялась с ним по парку, элегически поведала, отчего флажок на беседке смотрит на восток. Показала колонию ракушек на дне пруда, заросшую могилу и камень, где Марихен коротала унылые воскресные вечера. Однако не только в беседах, но и в слушанье демонстрировала такое мастерство, что куровод регулярно ее навещал и частенько без умолку en d'etailрасписывал, как его продукцию откармливают на конвейере, забивают, ощипывают, потрошат и выбрасывают на рынок.
— Барон, — ахала Мария, — это же высший класс!
Она разделяла его заботы и его энтузиазм, всегда умела взять нужный тон, сделать нужную мину и даже умудрялась держать на расстоянии неотесанного кавалера, который был весьма не прочь вместе с участком приобрести и хозяйку. Конечно, мужчины любят восхищение и не набрасываются на зеркало, в котором видят оное, особенно если замечают, что восхищение искреннее, а оно таким и было, да-да, именно таким. Мария, раз в неделю спешившая к Перси, чтобы он завивочными щипцами и сушилкой закрепил ее красоту, тонко понимала куриного барона, который на своих птицефабриках истреблял бренность.
Шли недели, он проникался к ней все большим доверием, заходил буквально через день, обычно с цыпленком, и благодарно принимал ее советы, когда она отговаривала его носить кричащие галстуки, расширяла его лексикон и шлифовала манеры.
— У вас, — твердил барон, — я могу быть человеком.
Да на здоровье. Хорошо бы написать над птицефабрикой его имя, неоновыми буквами, посоветовала она и ужаснулась, что он никогда раньше
— Мадемуазель фон Губендорф, — произнес барон вибрирующим голосом, — вы даже не догадываетесь, что я могу вам предложить: вид на озеро плюс гараж, а также лучшую подругу в ближайшем соседстве! Высший класс! Как только построим хибару, можете сразу въезжать!
На следующий день он недвусмысленно намекнул, что его терпению пришел конец. Проект готов, экскаваторы ждут.
— Итак, мадам, что вы решили? Мне нужен парк, вам — наличные. Чего же мы ждем? Подписывайте купчую!
— Я могу быть откровенной?
— Прошу вас.
— Шелковый Кац, мой дед, славился по всей Европе как модельер. В ту пору все дамы на востоке носили наши туалеты, а все господа — наши цилиндры. Но отгадайте, что Шелковый Кац ценил превыше всего!
— Крепкий, здоровый баланс!
— Идемте, я вам покажу.
Она повела барона под деревья, к розам, где в соломенной шляпе, с лопаткой в руке сидел на корточках пап'a. Барон несколько стушевался, и Мария поспешно сказала:
— Нагнитесь, понюхайте! И вы поймете, что я имею в виду.
Барон нагнулся, понюхал. Она смотрела на жирную складку у него на загривке, сняла с его воротника перышко, невольно смахнула его с пальцев и заметила:
— По-настоящему великий человек не говорит о деньгах. Он выше презренного металла.
— То есть, — пробормотал он, выпрямляясь, — я не должен впредь вас обременять?
— Ну что вы. Заходите в любое время. Но я буду вам весьма обязана, если в наших беседах вы не станете вспоминать о деньгах. Последуйте примеру Шелкового Каца — инвестируйте в красоту, в цветники и картины.
— Даю вам двадцать четыре часа, — непреклонно изрек барон. — Затем я жду четкого ответа: подпись или окончательный отказ.
Обозревая великолепие своих расцветающих роз, пап'a влез на кухонную табуретку. Тут оно и случилось — он замертво упал на клумбу. Луиза и Макс плакали, Мария нет. Мысли, крутившиеся у нее в голове, были егомыслями, и скорее сам пап'a, а не она, сравнил свою кончину со смертью великого Шелкового Каца. Конечно, создатель парка и ателье отошел в мир иной несколько грандиознее — подстригая катальпу, упал со стремянки и ножницами проткнул себе горло. Пап'a же просто свалился с табуретки, без ножниц, без крови, лежал скорчившись среди трепещущих роз. Маленькая, скромная смерть. Бриз, в сумерки задувавший с озера, взбудоражил волну ароматов, с листьев, которые пап'a только что успел полить, тихонько осыпались капли. В руке он сжимал лопатку, на губах замерла улыбка, таинственное отражение красоты его цветника. Мертвые, думала Мария, облекаются в свои дела, добрые и худые, и, пока о них рассказывают, по-доброму или по-худому, они продолжают жить.
Потом составилась небольшая процессия. Впереди Макс — голова тестя, словно голова спящего ребенка, покоилась у него на плече. За ним шла Луиза, несла табуретку, а она, Мария, замыкала шествие, изо всех сил стараясь не бежать вприскочку. Почему? Да просто так. От любви. От нежности. Чтобы еще разок, самый последний разок, побыть его дочкой, его маленькой любимицей, которая в одной руке раскачивала лейку, а в другой — соломенную шляпу. В гостиной они положили пап'a на канапе, и если он еще хоть что-то видел в этом мире своими удивленными, широко открытыми детскими глазами, то не иначе как круглый плафон с мушиной гробницей. Луиза закрыла ему глаза и заклеила их пластырем. На всякий случай, как она сказала.