Соседи по квартире

Лорен Кристина

— Тебе нравится жить одной?

Я смеюсь.

— Да, но…

Кажется, до него дошел подтекст вопроса, и Келвин тоже смеется.

— Обещаю не путаться у тебя под ногами.

— Нет-нет. Мне нравится жить одной, — решаю уточнить я, — но я не из тех, кому одиночество необходимо, если тебе это важно услышать.

Келвин поворачивается ко мне и улыбается.

— Важно, — подтверждает он, а потом, помедлив, говорит: — На том, чем занимаюсь, я нормально зарабатываю. Баксов пятьдесят за каждый день игры на улице. И около двух сотен за каждый вечер

в барах. Но все это не настоящая работа.

Я поворачиваюсь к нему. Келвин запрокинул голову и смотрит на небо, будто рад холоду.

— Что ты имеешь в виду под словами «не настоящая работа»?

Келвин смеется.

— Да ладно тебе, Холлэнд. Ты ведь прекрасно понимаешь. Мне нравится, чем я занимаюсь. Но ты точно знаешь, что я имею в виду, — будто заглядывая мне прямо в душу, он добавляет: — Это приносит деньги, но больше похоже на жульничество. Как будто я не реализую свои способности на всю катушку.

— Теперь тебе больше не придется так делать.

У него на лице расцветает улыбка, которую мне очень хотелось бы описать словами. Она словно ластиком стирает все мои сомнения и тревоги.

— Да, — говорит Келвин. — Больше не придется.

***

Поскольку заснуть перед собственной свадьбой мне все равно не удалось бы, я всю ночь убиралась, как сумасшедшая. Я не неряха, но и не помешанная на чистоте, в итоге уборка заняла у меня не меньше двух часов, и во всей квартире не осталось ни пятнышка — хоть зубной щеткой проводи. После чего я начала составлять список важнейших моментов своей жизни.

На сегодняшний день самые продолжительные по времени отношения у меня были с парнем по имени Брэдли. Он родом из Орегона, и познакомилась я с ним во время учебы на старших курсах в Йеле. Мы встречались два с половиной года, и теперь я понимаю, что то время было чем-то вроде историй, которые вы слышали, возможно, не один раз. Но с Брэдли — парнем он был вполне хорошим, но еще жутко скучным (кстати, его пенис очень сильно был загнут вправо, и как бы я ни притворялась, будто это не имеет значения, мне всегда казалось, что это кость, которую нужно верно срастить), — я многие из этих тривиальных историй познала на собственном опыте. Например, мы узнавали друг друга, ведя интимные беседы в баре под рюмочку-другую, пьянея и позволяя себе все больше и больше физического контакта. А расстались при совершенно банальных обстоятельствах: я больше ничего по отношению к нему не чувствовала. Спустя неделю притворяться, что жить без меня не может, и умолять вернуться он устал, а через месяц начал встречаться с женщиной, на которой впоследствии женился. Наши два с половиной года прошли совершенно не примечательно.

Я размышляю обо всем этом — как будто сейчас мы будем рассказывать друг другу истории нашей жизни, — пока захожу с Келвином в квартиру, и, увидев на столе свой список, хочу расхохотаться.

— Ого, — вытаращив глаза, говорит Келвин и смотрит по сторонам. Квартирка у меня маленькая, но замечательная. В гостиной огромное эркерное окно, занимающее большую часть стены. Вид из него, конечно, не совсем как на открытках, но зато красуются крыши соседних домов. В комнате стоит раскладной диван, телевизор

и журнальный столик на ковре с сине-оранжевым узором, который Джефф с Робертом подарили мне на новоселье (несмотря на мои уверения, что сама квартира и есть подарок на новоселье). По обе стороны от телевизора стоят два шкафа, заполненные книгами. И все. Больше ничего в гостиной нет. Чисто, уютно, ничего лишнего.

— Очень симпатично, — говорит Келвин и подходит рассмотреть корешки книг. — У Марка мне тоже нравилось, но к нему часто приходили его двухлетки-близнецы, из-за чего возникала суматоха.

Мысленно подшиваю эту информацию в файлик для собеседования в миграционной службе, а Келвин проводит пальцами по корешку книги Майкла Шейбона.

— А здесь… Мне нравится, что у тебя тут так просто, — говорит он, пока обследует крохотную кухню, заглядывает в такую же крохотную ванную, после чего останавливается и поворачивается ко мне. — И очень уютно, Холлэнд. Ты молодец.

Он так восхитительно стесняется, что я не могу сдержаться и не сказать:

— В спальню тоже можешь заглянуть.

Его румянец заметен даже на оливкового цвета коже.

— Это твой дом. Не хочу тебя притеснять.

— Келвин, это всего лишь комната. Моих голых фоток на стенах там нет.

Трудно разобрать, кашлянул он или издал смешок, но потом Келвин кивает, шутливо отвечает:

— Какая жалость, — и идет мимо меня в спальню.

Это мое самое любимое место в квартире. Там стоит накрытая белым покрывалом двуспальная кровать с кованым железным изголовьем, комод, антикварное напольное зеркало, по лампе на каждой прикроватной тумбочке и несколько фотографии моей семьи.

Тут светло и просторно.

— Я ожидал увидеть более девчоночью комнату.

— Ну да, — смеюсь я. — Девчачьего здесь маловато.

Келвин берет розовые ножницы, лежащие на розовом фотоальбоме, и кладет их рядом с солнцезащитными очками в оправе цвета розового золота. Потом бросает многозначительный взгляд в сторону моего шкафа без дверей; розовый там играет ведущую роль, это заметно сразу.

— Ну хорошо, — соглашаюсь я, — за исключением нескольких вещей.

Келвин показывает на мой гипс.

— У тебя даже гипс фиолетового цвета, — а потом шепотом добавляет: — И ты была одета в розовое, когда тебя столкнули с платформы.

В ответ на его слова пальцы начинает покалывать, как будто кровь отлила от рук и ног и начала заполнять сосуды грудной клетки. Келвин спокойно встречает мой пристальный взгляд, очевидно, желая закрыть этот вопрос, прежде чем мы перейдем к другим темам. Наш разговор в баре лишь распалил мое любопытство, но теперь я знаю, что он не вмешался, поскольку живет здесь нелегально.

— Расскажи, что случилось той ночью, — прошу я. — Я многого не помню.

— Еще бы. Ты была без сознания, — кивком показав в сторону гостиной, Келвин поворачивается, выходит из спальни и садится на диван. Похлопав по сиденью, приглашает сесть рядом.

Спустя несколько неловких секунд я понимаю, что он видел меня в полнейшем беспорядке.

Видел мои сползшие колготки.

Задранную до талии юбку.

А потом и расстегнутую до пупка блузку.

— О боже.

Келвин смеется.