Соседи
Шрифт:
Семен уговаривал жену:
— Брось расстраиваться, и без нее обойдемся...
Он работал теперь в штате большой московской газеты, по-прежнему был репортером, по-прежнему мечтал стать в будущем знаменитым писателем.
Правда, у него решительно не хватало времени писать прозу, однако он не терял надежды, полагая, что подрастет дочка, станет ходить в детский сад, и тогда-то он засядет, выдаст на-гора повесть, а то и роман, страниц этак на четыреста с гаком...
Стихи он уже перестал писать. Одна лишь проза тянула
Был, правда, еще один человек, которому Семен однажды доверил свою тайну. Это Маша Коршилова, сотрудница отдела писем.
Угловатая, смуглолицая, коротко, по-мальчишески, стриженная, она ходила широким мужским шагом, носила блузки типа мужских рубах с галстуком; Маша была старше его года на два, откровенно некрасивая, она не пыталась ни молодиться, ни сделать себя хотя бы немного красивее.
Она была общительна, жизнерадостна, отзывчива. Но, несмотря на свою общительность, о себе говорила мало, неохотно, лишь однажды охарактеризовала себя:
— Мы бабы-мужики...
— Что это значит? — спросил Семен, — что еще за бабы-мужики?
— Так говорили у нас в деревне, — ответила Маша, — ведь я родом из деревни, из Калининской области.
Впрочем, никто ничего не знал о ее жизни вне редакции.
Идя вместе с Семеном домой (им было по дороге, она жила в Большом Власьевском), Маша сказала небрежно:
— А я тебе завидую, честное слово!
— Чему ты завидуешь? — спросил Семен.
— У тебя ребенок. Это такое счастье!
— Да, конечно, счастье, — согласился Семен. — Но и, признаться, тяжело, если хочешь знать правду...
— Все равно счастье, — заключила Маша, стала тут же говорить о чем-то совсем другом: куда бы поехать в отпуск — в Прибалтику или на юг.
Семен глянул на ее оживленное лицо, и ему показалось, что она нарочно перевела разговор на летний отпуск, нарочно притворяется веселой, чтобы не говорить об очень для нее важном и на самом деле далеко не веселом...
Как-то утром до работы Семен отправился на Палашевский рынок купить свежего творогу и несколько гранатов для Лели.
Уже уходя с рынка, неожиданно лицом к лицу повстречался с Машей, она шла рядом с пожилой женщиной, одетой в черное плюшевое пальто, на голове темный платок.
— Вот так встреча, — сказала Маша, по ее глазам было видно, что она искренне рада. — Ты тоже, оказывается, бываешь на этом рынке?
— Естественно, — ответил Семен, — самый близкий к нашему дому.
— Познакомься, это моя мама, — сказала Маша, — мама, это Семен Лигутин, мы с ним вместе работаем.
Старуха
— Доброго вам здоровья...
Она не была чересчур ласкова, приветлива, но не была и заносчива, в ней живо ощущалось врожденное достоинство, присущее многим русским женщинам, даже некоторая величавость.
Маша походила на мать, но, как подумал Семен, мать была, наверное, в юности привлекательней дочери, у нее светлые, ясные глаза, несмотря на годы, хорошая кожа.
Семен проводил Машу с матерью до троллейбусной остановки, а сам пошел пешком.
В понедельник в редакции Маша сказала ему:
— Маме ты понравился...
— И она мне тоже, — ответил Семен.
Маша с гордостью проговорила:
— Еще бы не понравилась! Она знаешь кто? Фермой заведует, самой лучшей во всем нашем Конаковском районе. Я ведь, как ты знаешь, колхозная, разве не видно? — Вытянула вперед большие широкие ладони: — Глянь на мои руки, видна крестьянская порода, не правда ли? Не то, что твоя ручка...
И Семен невольно глянул на свою бледную руку с длинными тонкими пальцами.
Маша подумала немного и сказала:
— Мама говорит, хороший парень, порядочный, только неудачливый.
— Кто, я? Неудачливый? — переспросил Семен.
— Да, она так именно и выразилась: нет ему удачи, удача не к его берегу плывет...
— Может быть, так оно и есть, — пробормотал Семен.
Ночью ему не спалось. Как-то до того ни разу не хватало времени всерьез поразмыслить о своей жизни. А ведь каждому когда-нибудь когда-никогда, несмотря ни на какую текучку, следовало бы остановиться, обернуться на прожитые годы, подумать о будущем, которое ожидает где-то впереди...
Так думал Семен, повторяя про себя:
«Да, я неудачлив, что есть, то есть, я абсолютно и решительно неудачлив, романа так и не написал, в писатели не выбился, мне уже скоро двадцать семь, а я все еще бегаю репортером».
Ему стало жаль себя, слезы навернулись на его глаза, он даже застонал, но тут же испугался, вдруг Лена проснется, услышит...
Он прислушался к сонному, тихому дыханию Лены, нет, она крепко спит, но все-таки на всякий случай стал прилежно, время от времени всхрапывать, словно бы погруженный в глубокий сон.
В тот день он, как обычно, шел с Машей бульварами домой. Был безветренный, сравнительно теплый осенний день. И хотя время от времени в небе светило солнце, в воздухе безошибочно ощущалась близость зимы, которая вот-вот нагрянет...
Маша молча шагала рядом с Семеном, засунув руки в карманы. Через плечо у нее висел военный планшет. Семену не раз хотелось спросить Машу, откуда он у нее, но как-то все не решался. Маша была не из тех, кому легко задавать вопросы.
Переходя Пушкинскую площадь, она споткнулась, он схватил ее за руку повыше локтя.