Соседи
Шрифт:
— Случай непростой, — сказала Вера Тимофеевна, — но надеюсь, что врачи ее выцарапают, я тут уже успела поговорить со всеми.
«Как хорошо, что мы оказались в одной квартире с Верой Тимофеевной, — подумал Семен, — что бы я без нее делал?»
Потом он подумал о том, как быть с Лелей, что делать дальше...
Леля сидела за столом, обеими ладонями держала стакан молока, время от времени наклонялась к стакану и дула в него, молочные брызги летели во все стороны.
— Батюшки, — спохватился Семен, — с Плюшкой еще надо
Семен вышел с Плюшкой, очень быстро вернулся, на сердце было неспокойно, как там Леля одна, но она по-прежнему сидела на своем высоком стульчике за столом. Увидев его, спросила:
— Мама?
— Мама сейчас придет, — сказал Семен. Но Леля не поверила ему и заревела в голос.
Семен выбежал в коридор, схватил телефонную трубку.
Маша спросила сразу:
— С кем Леля?
— Со мной, — сказал Семен.
— Это не дело, — сказала Маша.
— А что ты мне посоветуешь? — спросил Семен. — Куда мне ее?
— Давай ее ко мне, у меня подруга все время дома, ей у нас будет хорошо.
Семен почувствовал, как на сердце у него сразу стало легче. Не легко, разумеется, но значительно легче, в самом деле, это Маша хорошо придумала. Так, как надо.
Он осмелел и спросил:
— Возьми тогда Плюшку тоже, ладно?
— Валяй, приводи свою Плюшку, — согласилась Маша.
Семен положил трубку и только тогда подумал, что так и не вспомнил о матери, как не было ее у него никогда. Может, и вправду не так уж не права Лена, когда говорит, что хуже ее свекрови трудно отыскать человека...
Он положил Лелю в коляску, собрал немного белья в небольшой чемодан, нацепил поводок на Плюшкин ошейник и отправился в Большой Власьевский переулок, к Маше.
Ему не приходилось еще бывать у нее, и он удивился, увидев старый арбатский особнячок, сохранившейся еще с давнего времени, с узкими окнами и жестяным флюгером в виде петуха на крыше.
Маша встретила его в дверях, провела в дом, он увидел две маленькие, жарко натопленные (в углу, в коридорчике топилась печь-голландка, выложенная старинными изразцами) комнатки. Полы застланы домоткаными половичками, широкая кровать и две кушетки, на которых лежали одинаковые льняные покрывала. На подоконниках цвели алая и лиловая герань, а над ними возвышался огромный куст столетника.
— У тебя уютно, — сказал Семен, оглядываясь вокруг.
— На том стоим, — сказала Маша, — а вот и моя подруга, Валя, познакомься.
Невысокая женщина, как видно, постарше Маши, вошла в комнату, застенчиво улыбнулась Семену.
— Располагайтесь, — сказала, — будьте, как у себя дома...
Она выговаривала слова не по-московски, на «о». И вся она казалась провинциально-уютной, патриархальной и в отличие от Маши какой-то, как подумал Семен, негромкой...
— Я к вам почти со всей семьей, — сказал Семен, — и с дочкой, и с собакой...
Помрачнел, подумав о том, что вовсе не вся семья в сборе.
—
— Левя, — ответила Леля.
— А меня тетя Маша, — сказала Маша, — а ее — тетя Валя.
Леля протянула руки к Маше.
— Ах ты, моя детка, — растроганно проговорила Маша. — Устала, наверно?
Леля подумала и зевнула.
— Надо ее уложить спать, — сказала Валя.
— Сперва пусть молока попьет, — сказала Маша.
Позднее она вышла проводить Семена.
— Не беспокойся ни о чем, будем за дочкой твоей следить в четыре глаза...
— Можешь себе представить, я ведь сразу о тебе подумал, — сказал Семен, — ни о ком другом, даже не о матери, а только о тебе.
Смуглые щеки Маши снова, как и тогда, в тот памятный раз, покрылись неярким румянцем.
Глядя в сторону, она сказала:
— И о собаке не тревожься, будем с нею гулять, сколько положено.
— Только не потеряйте ее, Лена эту собаку ужасно любит...
— Не потеряем, — пообещала Маша.
Вечером после работы он отправился в больницу к Лене. Маша сказала:
— Пошли вместе, я здесь погуляю, тебя подожду...
Семен откровенно обрадовался. Все-таки хорошо, что у него такой вот верный, ни на что не претендующий, преданный друг, как Маша!
Лечащий врач, немолодая суровая женщина, не пустила его к Лене.
— Ей сейчас не очень хорошо, — сказала.
— Но я хочу ее видеть, — упрямо настаивал на своем Семен, — во что бы то ни стало!
Врач пожала плечами, молча прошла вместе с Семеном по коридору. Потом открыла дверь палаты.
Около окна на койке лежала Лена. Глаза закрыты, щеки белые, словно мел, и губы белые.
— Она в сознании? — спросил Семен.
— В забытьи, — ответила врач.
Взяла его за руку, почти насильно вывела из палаты. Заверила на прощанье:
— Мы сделаем все от нас зависящее...
Он вышел на улицу. Молодой январский снег часто падал с неба, декабрь был дождлив, слякотен, совсем недавно, в первых числах января, установила настоящая зимняя погода.
Семен вдохнул в себя морозный воздух. Как хорошо жить! Как прекрасно глядеть на деревья, опушенные снегом, на серое, в клочковатых тучах небо, на летящие мимо машины. Ах как хорошо! Почему же мы не ценим счастья жить, дышать, видеть, чувствовать, когда мы здоровы?..
Снова вспомнилось белое, неподвижное лицо Лены, ее плотно закрытые веки, тени под глазами. А она ничего сейчас не видит, не может шевельнуться, возможно, даже...
Он до боли сжал руки. Неужели может произойти несчастье? Неужели?! Нет, никогда, никогда в жизни!
Он не заметил, как произнес вслух: «Никогда в жизни!»
— Ты о чем это? — спросила Маша, она стояла около дверей лечебного корпуса, смотрела на Семена, покусывая губы.
— А я забыл о тебе, — произнес Семен.
— Зато я помнила о тебе, — сказала она.