Соседи
Шрифт:
Предзавкома поднял руку, зал постепенно стал затихать.
— Товариши, — глуховатым голосом начал он, — разрешите объявить наш праздник открытым...
Снова заиграл оркестр, теперь уже торжественный марш, и под звуки марша в зал вошли примерно с полсотни юношей, одинаково одетых в темно-синие куртки с блестящими пуговицами. У всех через плечо были красные муаровые ленты.
— Это пэтэушники, — пояснил Илья Александрович. — Наш завод шефствует над их училищем, и они уже несколько лет проходят практику в наших цехах. Сейчас ты увидишь: этих ребят, выпускников, будут посвящать
Играл оркестр, сверкали магниевые вспышки фотоаппаратов, один за другим на сцену поднимались старые рабочие, инженеры, молодые производственнники. И все они произносили теплые напутственные слова ребятам, которым суждено в недалеком будущем сменить их на рабочих местах. Ребята стояли молча, оглушенные музыкой, яркими юпитерами, громкими речами.
Валерику казалось, что он в театре. Дома ему пришлось всего раза три или четыре быть в театре, один раз он поехал в Челябинск и видел спектакль «Недоросль» в Драматическом театре имени Цвиллинга.
До сих пор помнился тот особенный, как бы фосфоресцирующий свет, который царил на сцене, необычная, праздничная атмосфера, пронизывавшая все вокруг, лица артистов, все, как один, казавшиеся прекрасными и яркими.
И вот теперь все, что Валерику довелось увидеть в зале заводского клуба, вдруг представилось похожим на тот давнишний спектакль, и лица ребят, стоявших на сцене с муаровыми красными лентами через плечо, казались все, как один, необычно красивыми.
Потом на сцену стали выходить рабочие, мастера ПТУ и все они говорили о том, что сегодня для каждого из них примечательный день, который наверняка запомнится надолго.
В конце выступил бывший танкист, предзавкома. Он вышел на сцену, в зале стало тихо.
— Что я вам скажу? — начал предзавкома, улыбнулся, оглянувшись на ребят. От улыбки лицо его, усталое, в морщинах, оживилось, стало словно бы моложе. Он встряхнул еще густыми волосами, блестя глазами, и, должно быть, не один человек в этом зале вдруг подумал о том, какой он был в юности лихой, неотразимый в непринужденном своем обаянье. — Я вам вот что скажу, — продолжал он. — Может быть, кто-нибудь из вас читал, а кто-нибудь и слышал об одном интересном обычае, который издавна царит на кораблях. Как только корабль пересечет экватор, всех молодых матросов, салаг, как их часто называют, подвергают морскому крещению, сам морской царь Нептун напутствует их на дальнейшую жизнь. Их обливают морской водой и, таким образом, они считаются с этого момента настоящими, полноправными моряками. Вот так и с вами, товарищи, вы уж давненько работаете в наших цехах, вся производственная практика ваша проходила здесь, на заводе, вам многие знакомы, и вас многие знают, но сегодня для всех особенный, значительный день. Вы получили своего рода крещение и стали полноправными рабочими.
Он взмахнул рукой, оркестр грянул «Марш энтузиастов».
Илья Муромец забил в свои громадные ладони, за ним стал аплодировать весь зал. Ребята, стоявшие на сцене, щурились от яркого света, сверкали вспышки магния. Илья Муромец сказал громко:
— Паша, гляди веселей, я неподалеку...
Все засмеялись.
— Где Паша? —
— Вот, видишь, пятый справа.
Сыном Ильи Муромца оказался неожиданно щуплый, совсем не в отца, паренек, рыжеватый, с пышными кудрявыми волосами, которые, должно быть, невозможно было хорошенько пригладить щеткой.
— Увидел! — прогудел Илья Муромец. — Вот ведь какой. Кажется, совсем недавно я его на одном плече наверх поднимал, а теперь...
— Как? — спросил Илья Александрович, когда они вышли из проходной. — Понравилось тебе?
— Очень! — искренне ответил Валерик.
Высокий, массивный Илья Муромец обогнал их, на ходу кивнул Громову:
— Привет, тезка!
— Привет, — отозвался Илья Александрович. Как на душе-то? Отлегло?
Тот остановился:
— Спрашиваешь!
Илья Муромец помахал на прощанье рукой и помчался дальше, могучий, большой, но в то же время обладавший на диво быстрой и легкой походкой.
— Илья Александрович, как думаете, — спросил Валерик. — Может быть, мне стоило бы лучше пойти в ПТУ, а не учиться в школе? Я сегодня как поглядел на пэтэушников, так, знаете...
Валерик замялся на миг, Илья Александрович подсказал:
— Завидно стало?
— Ну не очень...
— А все-таки? Есть немного?
— Совсем немного.
Валерик вспомнил, как бабушка, бывало, говорила: «Если хочешь жить долго и хорошо, выполняй три условия: не завидуй, не ревнуй, не сердись, тогда и счастливый будешь, и проживешь долго».
Сама бабушка никогда никому не завидовала, редко сердилась, ну и что с того? Разве можно назвать ее счастливой, если последние свои годы ей суждено прожить в инвалидном доме?
— Мне хотелось бы поскорее зарабатывать, — сказал Валерик.
— Зачем тебе деньги? — спросил Илья Александрович.
— Я бы первым делом бабушку забрал из инвалидного дома, и мы стали бы с нею вместе жить...
— Тебе уже есть четырнадцать?
— Давно. Мне в феврале пятнадцать будет.
— А сам как считаешь, что для тебя лучше...
— Сам? — переспросил Валерик. — В том-то и дело, что не знаю... Был бы я начитанный и образованный, как Славка, я бы сразу все решил.
— Славка — это твой товарищ, тот самый, о котором ты рассказывал?
— Да, тот самый. Славка хочет быть журналистом, поступить в МГУ на факультет журналистики, а я до сих пор не пойму, кем мне следует быть, куда идти учиться и вообще, что было бы лучше — учиться в школе или пойти в ПТУ?
— Как я погляжу на тебя, ты вроде бы запутался, — заметил Илья Александрович.
— Кажется, да, — уныло согласился Валерик.
— Ладно, — строго приказал Громов. — Хватит! Нечего жаловаться, нам с тобой, мужикам, это не к лицу!
— А я не жалуюсь, — сказал Валерик.
— Вот и не надо! Мой совет тебе: учись, где учишься, только не филонь, не ленись.
— Хорошо, — согласился Валерик. — Вот закончу восьмой класс, тогда поглядим.
— Правильно!
В метро сильно стучали колеса, вагон мотало из стороны в сторону, разговаривать было трудно. Лишь тогда, когда они вылезли на «Арбатской» и пошли к своему переулку, Валерик снова начал: