Сошедший с рельсов

Сигел Джеймс

– Похожа на мать, – сказал Васкес.

– Спасибо.

– Любишь школу?

Анна кивнула. Ей явно была неприятна чужая рука, но она не знала, как от нее избавиться. Рассчитывая на помощь, дочь посмотрела на меня.

– Давай-ка… – начал я.

– Вы что-то сказали? – повернулся ко мне Васкес.

– Иди-ка ты наверх делать уроки, Анна, – закончил я.

– Беги, дорогая, – согласилась Диана.

– Хорошо, – ответила дочь.

Однако рука Васкеса продолжала лежать у нее на голове, и Анна взглянула на меня уже с мольбой.

– Хорошо, –

сказал Васкес, но не шелохнулся.

В комнате повисла неловкая тишина. Так бывает, когда друг дома, подвыпив, целует жену хозяина более страстно, чем позволяют приличия, и хозяин не знает, как поступить: то ли сделать вид, что не заметил, то ли затеять с приятелем драку.

– Мне надо делать уроки, – прошептала Анна.

– Уроки? Ай-ай-ай… Такие симпатичные девочки не должны делать уроки. Пусть за них делают уроки мальчики.

Я обязан был что-то предпринять. Сказать, например: «Будьте добры, уберите свою грязную руку с головы моей дочери, потому что ей чертовски неудобно и она желает уйти. Вы понимаете по-английски, черт вас побери?»

Тишина стала такой, что казалось, лопнут барабанные перепонки.

И вдруг раздался голос Дианы.

– Ей нравится делать уроки самой, – заявила она и прекратила пытку, втиснувшись между дочерью и Васкесом, вытолкнув Анну из круга зла.

Убегая, дочь обернулась на меня. И я прочитал упрек в ее глазах: мол, от такого отца помощи не дождешься. Или мне показалось?

Девичьи ноги застучали по лестнице вдвое быстрее обычного.

Снова воцарилась тишина.

Диана прокашлялась.

– Так что мы решили? Может быть, ты хочешь все обдумать, дорогой? – Впервые ей попался столь антипатичный наемный работник.

– Я быстро управлюсь, – заверил меня Васкес. – Вы же не хотите рисковать жизнями своих близких?

Я почувствовал, как внутри поднялось нечто едкое – одновременно холодное, будто лед, и обжигающее, словно кипяток. Я испугался, что меня вырвет.

– Нет, не хочу. И скоро с вами свяжусь.

– Отлично. Скоро вы со мной свяжетесь.

– Да.

– Чарлз, проводи Рауля, – предложила Диана, явно желая поскорее избавиться от нашего гостя.

Я довел Васкеса до двери, и он, все еще играя роль благодушного трубочиста, протянул мне руку.

– Знаешь, чему меня научили в армии? – прошептал он. – Пока из нее не вытурили?

– Чему?

И Васкес показал.

Одну руку он по-прежнему тянул в дружеском жесте, а другой ухватил меня за яйца. И стиснул пальцы.

У меня подкосились ноги.

– Нам говорили: хватай за яйца. Тогда ум и сердце – твои.

Я попытался выдавить хоть слово, но не смог. И закричать было нельзя: в двадцати футах за моей спиной находилась Диана, не подозревавшая, какую несусветную боль я испытываю.

– Мне нужны деньги, Чарлз.

Глаза мои наполнились слезами.

– Я…

– Что? Не слышу.

– Я…

– Больше никогда не будешь бросать трубку? Это хорошо –

извинения приняты. Только помни: мне нужны твои гребаные деньги.

– Я не могу дышать…

– Сто тысяч долларов. Понял?

– Я…

– Что еще?

– Пожалуйста…

– Сто тысяч долларов и забирай обратно свои яйца.

– Я… пожа…

Он сжалился надо мной. По крайней мере, на время. Разжал пальцы, и я сполз по дверному косяку на пол.

– Дорогой! – крикнула Диана из кухни. – Ты не вынесешь мусорное ведро?

Сошедший с рельсов. 20

Я изучал смету рекламы аспирина.

Считал это чем-то вроде отвлекающей терапии. Мол, если буду заниматься расходами на ролик, не стану задавать себе вопросы: «Что теперь делать?» и «Как все это пережить?»

Вот почему я занимался сметой.

Внимательно прочитывал статьи. Что-то было в них не так, но я не мог понять, что именно.

Стратегия отвлечения срабатывала только частично.

Я вглядывался в аккуратно напечатанные цифры и то и дело представлял Васкеса, держащего руку на голове моей дочери.

Если он не получит сто тысяч долларов, то снова заявится ко мне домой.

Я подумывал, не рассказать ли обо всем Диане.

Но сколько ни пытался себе внушить: «Она меня простит. Непременно», сколько ни убеждал себя: «Она меня любит, ее любовь сильнее моей глупости», сколько ни теоретизировал: мол, любой брак переживает взлеты и падения, и, хотя теперешний кризис, надо согласиться, чрезвычайно глубок, за мукой и примирением последует новый взлет, сколько ни пережевывал одни и те же мысли, не мог себя убедить, что хотя бы минуту выдержу затравленный взгляд Дианы. То выражение глаз, которое появится, как только она поймет, что к чему.

Я уже видел этот взгляд. Утром в приемном покое больницы, когда Анне поставили диагноз. Взгляд человека, жестоко и безнадежно преданного. Осознав сказанное, Диана вцепилась в меня, как пловец, утаскиваемый в море откатной волной.

Больше я такого не вынесу.

Я вновь углубился в перечень расходов на рекламу.

Гонорар режиссера – пятнадцать тысяч долларов ежедневно. Так и полагалось режиссеру категории Б. Категория А получала от двадцати до двадцати пяти тысяч.

Стоимость декораций – сорок пять тысяч. Столько обычно уходило на воссоздание пригородной кухни на нью-йоркской сцене.

Что же здесь не так?

Редактирование. Перевод изображения с целлулоидной пленки на магнитную. Цветокоррекция. Озвучивание. И наконец – музыка. Студия «Ти энд ди». Сорок пять тысяч. Большой оркестр, студийная запись, микширование. На первый взгляд все нормально.

Я позвонил Дэвиду Френкелу.

– Слушаю, – ответил тот.

– Это Чарлз.

– Я понял. Вижу цифры на определителе.

– Отлично. Я пытался позвонить в музыкальную студию, но не сумел найти номер.

– Какую музыкальную студию?