Сошел с ума
Шрифт:
— Некогда, — обронил я небрежно. — Мало ли пьяных валяется. Всех не насмотришься.
— И то верно, — согласилась старушка. — Совсем одурел народ. При коммунизме-то такого не дозволяли.
Вторая возразила:
— Ты бы еще царя-батюшку вспомнила, Марфуша.
Разговор завязывался интересный, но я его не поддержал, молчком нырнул в подъезд.
Полина ждала одетая — шелковые брюки, вязаная кофточка и шубка в руке. Чемоданчик у ног. Не обращая на нее внимания, я побежал в кухню. Выглянул в окно. Покойник лежал в песочнице, но возле него уже стояли двое мужиков в таких же длиннополых пальто. О чем-то разговаривали. Между
Полина тоже пришла на кухню.
— Миша, чем быстрее смоемся, тем лучше.
— Зачем ты это сделала?
— Миша, это же Цыпа!
— Что значит — Цыпа?
— Садист вонючий. Уголовная шваль. Его посылают, когда надо не просто попугать, а обязательно изувечить. У меня не было выхода.
Взгляд простодушный, как у совенка, попавшего под солнечный свет.
— Что же теперь будет?
— Да ничего не будет. Подумаешь, одним дерьмом больше, одним меньше. Но уходить надо не медля.
— Полина, ведь ты могла попасть в меня.
— Нет, милый. Я не промахиваюсь. Я международный мастер.
— В каком смысле?
— В прямом. Когда мне было двадцать, выступала на олимпиаде. Биатлон. Слышал про такое?
— Посмотри, кто там у песочницы.
Подошла к окну. Фыркнула раздраженно:
— Ага, слетелись вороны. Я надеялась, он приехал один. Цыпа любит разбираться самостоятельно. Чтобы свидетелей не было.
— Правильнее сказать, любил.
— Уйти теперь не так просто.
— Почему? Ты и этих подстрели, раз уж такая меткая. До кучи.
Уселась за стол, обмозговывала проблему. От нечего делать я заварил кофе. Но попить не успел, зазвонил телефон. Это был Георгий Павлович. Я его сразу узнал, хотя раньше по телефону не слышал.
— Писатель, — сказал он дружелюбно, — а ведь ты себя приговорил.
— Понимаю.
— Но шанс у тебя есть. Полина меня слушать не будет, но ты передай. Времени у вас до вечера. Куда позвонить, она знает. Если надеется на Кемаря, пусть не надеется. Кемарь второй месяц в Канаде. Скажи, что она дура, прямо так и скажи, не бойся. Трубецкому она на хрен не нужна. Без этой штуки она вообще никому больше не нужна. Так и скажи. Если до вечера не позвонит, ждите гостей. Ты все уловил?
— Да, конечно.
— Есть в тебе что-то приятное, писатель. Жалко будет убивать.
— Понимаю, — повторил я.
Полина уже разлила кофе по чашкам. Двигалась ловко, гибко, похоже, плечо не беспокоило.
— Велели передать, что ты дура, — сообщил я.
— Гоша нервничает?
— А он кто?
— Он из «Карата». Бывший юрист. Полное говно.
— А кто такой Карат?
— Это не кто, а что. Крупная фирма. Камушки, золотишко, теперь и наркотики. Но ты про это не думай.
— О чем же думать?.. Кстати, нам время дали до вечера. Вечером подошлют гостей.
— Через час уйдем. Допей кофе и собирайся. Самое необходимое бери. А можешь вообще ничего не брать. Все купим.
— А как же квартира?
— Квартиру не тронут. Они не сявки.
В том, как она себя держала, не было и намека на растерянность или апатию. Ставшая вдруг чуть надменной, с блистающими синими очами, с беглой улыбкой, соблазнительная до вздоха в своих шелковых брючатах, — кто бы заподозрил, что полчаса назад ухлопала живого человека из окна, как муху. Легкий хмель бродил во мне, и я не удержался, ущипнул ее за тугой бок.
— Это мне нравится, — сказала она серьезно. — Но это после.
Я начал собираться,
— А этот Володя, он нам не поможет?
— Он выпивши.
— Какая разница, подбросит до ближайшей стоянки такси.
Она сделала еще два телефонных звонка, но я не прислушивался, с кем и о чем говорила. Какая теперь разница? Периодически подбегал к окну на кухне.
Убитый Цыпа все еще обретался в песочнице, а двое его коллег сидели рядом и курили. Но в какой-то момент они разом поднялись (вероятно, кто-то их позвал), подхватили Цыпу за плечи и за ноги и куда-то поволокли. У обоих были сосредоточенно-бодрые лица. Не удивлюсь, если бросят бедолагу возле мусорных баков.
— Звони, Миша! — Полина вместе со мной наблюдала поспешную транспортировку. Я не спросил, куда звонить: мы начинали понимать друг друга с полуслова. Володя, слава Богу, оказался уже дома и голос у него был не пьяный. Он обрадовался, когда я попросил подбросить нас до метро. Понятно почему: в наш разговор зудящим фоном вплеталось сразу несколько истерических высоких голосов, но я знал, что это всего лишь звуковой мираж — дети у Володи в школе, жена на работе, дома одна теща — престарелая Зинаида Петровна. Женщина, кстати, необыкновенная, и у Володи с ней нормальные, дружеские отношения, но ко многим ее талантам относилось и умение создавать — при определенном настрое — впечатление многолюдного бабьего бунта, доходящего по накалу страсти до уровня ритуального самосожжения, а подобных сцен Володя, будучи по характеру человеком задумчивым, склонным к медитации, не выносил. Хотя, надо добавить, чтобы не было превратного толкования, Зинаида Петровна никогда не опускалась до примитивных воплей типа: «Опять нажрался! Скотина!» — и устраивала домашние спектакли по приведению в чувство распоясавшегося бывшего гения на высоком интеллектуальном уровне.
— Машину поставь около ларька, — передал я распоряжение Полины.
— Когда?
— Прямо сейчас.
Наш отходный маневр был незамысловат, как детские жмурки. На лифте поднялись на девятый этаж и проникли на чердак. Накладной замок Полина вскрыла то ли маникюрными ножничками, то ли неведомой мне суперотмычкой, умещающейся в ладони. Видимо, мне еще многое предстояло узнать о ее способностях. Наш дом располагался буквой «Г», и по чердаку, минуя груды строительного мусора, ни разу не поранясь, мы добрались до левого, укороченного крыла. Здесь, чтобы открыть дверь, пришлось потрудиться. Врезанный замок не поддался отмычке, а мои нелепые попытки высадить дверь плечом, привели нас обоих в уныние. Я уже решил, что придется возвращаться несолоно хлебавши, но Полина деловито бросила.
— Отойди, Миша!
Пистолет в ее маленькой ручке лежал так же уверенно, как в моей — карандаш. Тремя выстрелами она вышибла замок, и от каждого у меня лопался крошечный сосудик в мозгу.
Из подъезда выглянула, как мышка из норки.
— Порядок! Чисто! — и через минуту мы очутились в уютном салоне Володиного «жигуленка». Только тут я заметил, что в лице Полины не было ни кровинки. Я таких бледных женщин вообще никогда не видел, разве что Киру Михайловну, соседку с нижнего этажа, когда ее выносили в гробу.