SoSущее
Шрифт:
А про то, что случится, доберись лохос до молочной реки, даже подумать злокозненно.
Нарушится баланс Дающей, деньми от начала веков берегомый.
И наступят последние дни.
Треснет планета от разверзшейся Лохани.
Темно, совсем темно. Он зажмурился. Никаких зеленых призраков. Бархатная непроглядная чернота. Открыл глаза — то же самое. Он мертв. И, кажется, еще цел. Его не растерзали духи борцов за когда-то правое дело. Он вспомнил посвященную им эпитафию, как будто не в бетоне была высечена она, а на коре его мозга:
«Железный ветер бил им в лицо, а они все шли вперед, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?»
Мозга…
Темно. Черно. Глухо.
И сколько так будет продолжаться?
Ладно, без гурий, но даже с чертом не перемолвишься.
И не забудешься сном, глубоким и сладким.
Не провалишься в беспамятство.
Что, так и колупать прошлую жизнь, ностальгически перебирая в руках памятные события, как специально сохраненные им ваучеры Чурайса [266] . Целый сундук, между прочим, винтажный, кованый, заполненный лоховато-розоватой бумагой с наперсточной наживкой в 10 000 рублей. Жаль, не успел он тусу провести, задуманную как предъяву [267] «отцу свобод» по части выдачи на каждый фантик двух «Волг». Белой и черной. На целую автореку хватило бы. Да, фантики эти хоть Чурайсу предъявить можно — пусть щеки дует, — а кому предъявишь яркие брызги прошедшей жизни — Дающей, Отнимающей или самому Боггу?
266
Ваучеры Чурайса — возможно, одна из разновидностей ритуальных записок, подобных «письмам счастья», «малявам», «мантрам» и прочим магическим посланиям. По некоторым источникам в ЭПН были сознательно опущены т. н. «творцами экономических свобод». — №.
267
Вид настойчивого требования в эпоху первоначального накопления. — №.
Кому ни предъяви, всего этого больше не будет. «Никогда!» — блеснуло острой сталью пусть даже и в воображаемой голове. И прекратить пускать виртуальные слюни тоже не получится. И вечно страдать, не ведая ни как вернуться, ни как исчезнуть навсегда. Как это там у них называется? Не ад и не рай. Промежность какая-то. Рана-нирвана.
«Только почему виртуальные?» — неожиданно пришло ему в голову после того, как он ощутил реальную влагу на губах. Облизав их шершавым (да, это чувствовалось!) языком, он, как в старые добрые времена, нахально цокнул сосалом.
И услышал привычный щелчок. Или опять галлюцинация — теперь слуховая?
Пусть. Глюки в его положении — уже неплохо.
Только до сих пор непонятно, сидит он, стоит или лежит.
Может, стоит пошевелиться?
Вначале руки — немного получается. Совсем немного. Лежат, кажется, на груди, одна на другой и перекрещены. Теперь ноги — странно, они словно бы связаны, но он их ощущает, и пальцы вроде шевелятся. Встать. Встать не получается. Или он уже стоит?
Понять невозможно, хотя чувствуется, тело у него есть. Только очень странное тело. Оно его и в то же время не его, точно он отлежал все свои члены за долгий летаргический сон и теперь должен заново учиться управлять ими.
Послышались отдаленные голоса, невнятный шум. А потом три отчетливых удара.
— Кто осмелился? — спросил приятный низкий голос, как будто пропущенный через ревербератор.
— Ищущий света, — ответили совсем близко, где-то над правым ухом, если таковое у него еще было, — тоже низким, бархатистым, но при этом женским голосом.
— Храам зааперт для искателей света, — сказал невидимый привратник.
— Ищущий света в истине тьмы, — сказал другой женский голос слева, еще более сочный, чем первый, но какой-то
— Очищен ли кандидат для схождения в Лоно Дающей? — продолжался допрос невидимых проводниц.
— Примите, судите и возлюбите, — сказали они хором, вызывая в Ромке одновременно испуг и сладостную дрожь. — Очищенного, омытого, овеянного и обожженного. Во славу стихий, в оправдание надежд.
— Готов ли он принять пятую эссенцию? — продолжал допрос страж.
— Всегда готов, — неожиданно для самого себя ответил Деримович.
И, судя по реакции, он сказал это не во сне. А если и во сне, то в нем, по крайней мере, что-то происходило. Его, минимум, слышали.
— Снимите ветхое состоящему в новом, — нараспев сказал мужской голос, и сразу же Ромка почувствовал прикосновение нескольких рук, сильных и в то же время нежных. Как будто он, еще не выйдя из крепкого кислотного трипа, попал на реальный сеанс тайского массажа.
Вокруг него крутился целый хоровод ласкающих движений, таинственных касаний чего-то упругого и мягкого, податливого и толкающего. Да, он понял, на что это похоже: с одной стороны, на первые нежности с повзрослевшими, но еще невинными девочками, а с другой — на игры титанид [268] со своими смертными возлюбленными, исходящими убийственной негой на пылающих жаром постелях.
268
Титаниды — в мире играющих богини первого поколения, отличающиеся мощью и независимостью от своих мужских консортов. — №.
Верхняя часть его туловища уже несколько раз попадала в заполненное колышущейся плотью пространство, где томные касания и мягкие удары вызывали в нем мучительное, отчаянное желание, инфернальную жажду, утолить которую не смогли бы никакие земные утехи.
В какой-то момент голова его оказалась полностью сдавленной мягкой, но властной плотью, дышать стало совершенно нечем, и он в который раз почувствовал приближение смерти, немыслимое само по себе, ибо как может приблизиться то, что уже произошло. Или же не произошло?
Деримович был совершенно сбит с толку, а когда жаркая плоть отхлынула от его лица, он услышал то ли просьбу, то ли молитву, а может, и магическое заклинание для его окончательного пробуждения. Чем бы ни являлась эта мольба, но в исполнении невидимого женского дуэта сейчас она показалась ему самой прекрасной песней на свете.
Очищенного и омытого — Примите, примите, примите. Овеянного и обожженного — Возьмите, возьмите, возьмите. Павшего и восставшего — Судите, судите, судите. Увидевшего и осознавшего — Простите, простите, простите. Сосущего самое Сущее, Осанну Дающей поющего, Принятого и допущенного, Возлюбленного и цветущего — Любите, любите, любите. Атма Дама! Ада Нема!— Нема, Нема, Нема! — послышались отовсюду голоса, низкие и высокие, чистые и сдавленные, — казалось, все пространство призывает к тому, чего «нема».
Ласкающие движения оборвались настолько неожиданно, что он вздрогнул.
А потом его, облепив титанической хваткой, выдрали из чего-то липкого, теплого и привычного. Быть может, такие ощущения свойственны мученикам, с которых живьем снимают кожу, предварительно опоив опием, или нечто сходное испытывает новорожденный, попадая из теплой уютной утробы в холодный, сухой, пестрый и враждебный мир, который вызывает одно желание — кричать и кричать от ужаса неиспрошенного рождения.