SoSущее

Егазаров Альберт

Из глубины галереи на него уставилось аж четыре пары глаз, которые принадлежали словно бы близнецам братьям.

— Plato non Pluto, — сказал кто-то из них, смешав языки, но кто, из-за длинных седых бород было не разобрать.

— Толстой есть? — бросил он в следующий отсек.

— Какой? — ответили из глубины.

— Николаич.

— Оба Николаичи.

— Ну, граф который.

— А все графья были, да только вышли все.

— Ну Лев же, чё комедию ломать! Он мне в прошлый раз помог с Платоном по-гречески. И, кстати, обещал русскому подучить… — пояснил Платон, одновременно пытаясь обнаружить источник голоса. — Но, как видно, не научил.

— А…

Лева, — сказал невидимый собеседник, сопровождая имя писателя сочным зевком. — Да некогда ему было. Давеча его за русско-олбанский словарь усадили. Потрудился Лев Николаич, обогатил словарь несказанно. Вот в награду и выпустили графа — в компании основоположников погулять. Знаешь, наверное, Ульянова-Ленина с Марксом-Энгельсом.

— Какой еще албанский с Марксом-Энгельсом! Вам что, делать больше нечего! — возмутился Платон. — Да на этом албанском, да кто разговаривает на нем? Кучка лузеров балканских.

— Подонки разговаривают, лысый, фкурил? — доносящийся изнутри отсека голос приобрел хулиганские нотки. — Ф Бабруйск, жывотное [255] !

— А ты кто такой, чтобы из-за угла на церемониарха тявкать? — не сдержался Платон.

— Ржунимагу! Церемониарх, бля, ниибаццо! Хуятор ты сцаный, а не церемониарх, выдернули палкой махать — отжыгай себе без гомону.

— В Храаме же, устыдись, и не палкой, а посохом, — довольно наивно призвал Платон таинственного собеседника к «морали и догме» брата в Храаме.

255

Здесь и далее вкрапления «албанского» языка, т. н. падонкофф, даются «как есть», без осмысления этой криптофени в языковом множестве Братства. — №.

— Не лошня, чтобы стыдиться, — огрызнулся голос, — это ты в Храаме церемониарх на час, а я живу здесь вечно, фтыкаешь?

— Фтыкаю, — почему-то согласился Платон и уже мирно спросил: — Правда, ты кто есть-то? Вроде и по-русски говоришь, а вижу — иностранец.

— Все мы тут иностранцы, — сказал голос уже ближе.

Платон увидел идущего к нему довольно грузного человека в длинном балахоне с лицом сатира и улыбкой шулера. На его лбу красовалась издевательская татуировка: 666.

— Ты что, типа зверь? — с легкой иронией в голосе спросил Платон.

— Типа большой зверь. Не слыхал разве о брате, что ничего не вносит, а все выносит, выносит и выносит. To Mega Therion [256] зовут его.

— Так ты и есть тот самый Пердурабо? — вспомнил Платон автора провокационных статей в журнале «Вокруг Сета».

— Тот Самый Пердурабо, — выделяя каждое слово, так, будто это громкие титулы или тайные имена, произнес человек с лицом капризного бога.

— Начальник безначального… анарх, — говорил Платон куда-то в сторону.

256

«Большой зверь» (греч.).

— Не я, не я начальник — Она, я имени Ея слуга. Она начальница, товарисч, — произнеся слово товарисч с явной издевкой, поправил Платона брат Пердурабо, — анарха, госпожа наша Бабалон.

— Хранительница наша, Мать Порядка, Сестра Благоденствия, Берегущая, Охраняющая и Дающая, — сами собой

исходили из Платона слова молитвы к «госпоже нашей», — анарха и ахрана [257] наша… Анархия.

— Ну что, видишь!.. Вот об этом и толкую уже… — Большой Зверь задумался. — Сто лет уже толкую, что Анарха, или как вы ее называете, Анархия — есть Мать Порядка. И никто меня не слушал, кроме одного импозантного дядьки из уркаганских степей.

257

Так в тексте, но ахрана — скорее всего, не из албанского; изменение правил написания было вызвано получением палиндрома ахрана-анарха, стоящего на страже свобод «». — Вол.

— Уркаинских, — поправил его Платон.

— Кому что нравится, — хихикнул Тот, кто все вынесет [258] .

— Изводится, — вспомнил Платон его излюбленное выражение «Do what Thou wilt shall be the whole of the Law» [259] , из-за которого Пердурабо и было дозволено испить Молока Девы.

Лицо Большого Зверя озарила улыбка искренней признательности, что говорило о любви к грубой лести у этого метафизического хулигана.

258

«Тот, кто все вынесет» — почти буквальный перевод имени Пердурабо.

259

«Делай, что изволишь — чисто твой Закон» (англ.).

Онилин почувствовал, как его кто-то тронул за руку. Платон повернулся. Прямо из светящегося, вправленного в шлем экрана на него смотрели изумленные глаза. Кто же это мог быть, пытался понять Платон, разглядывая покатые плечи и кривоватые ноги.

— Азарыч, с тобой все в порядке? — спросил бубнящий из-под шлема голос. — Крышак на месте?

Да, эти непередаваемо хамские интонации не скрыть даже под шлемом. То был Пашка Феррари, и только непроходимая тупость его натуры не позволяла ему осознать всю опасность, которую для него представлял Платон в силах.

— В порядке, Феррари, — решил не отвлекаться на малоразумного грубияна Онилин.

— А чего тогда с фонарем разговариваешь?

Платон вместо ответа наконец-то применил магическую силу воздействия на виртуальный мир зарвавшегося териарха, показав ему в камеры такое, что грубоватый зверначальник откатился от него со скоростью футбольного мяча после удара нападающего.

— Терион териарху не товарисч, — хохотнул Пердурабо и попытался в духе Сорроса блеснуть знанием русских пословиц. — На зверя и зверначальник бежит.

— Но брат при этом, не корми его Дающая, — посетовал Платон.

— Родственников не выбирают. Терпи, как я терпел. И вынесешь… Все вынесешь.

— Увы, не все движимо в мире Дающей, — по-своему понял сентенцию брата-анарха Платон.

— Чему соизволишь, то и движимо, — ехидно констатировал Пердурабо, как будто был осведомлен о его отлучке и проблемах с активами.

— Это правда, Толстому по той стороне «» погулять разрешили?

— Какой там разрешили, вытолкали. Опыта набираться.