SoSущее

Егазаров Альберт

Увлекшись этим захватывающим зрелищем, Ромка не заметил, как его снова пересадили на меч и поднесли к разрезу.

Он погладил коричневый бугорок руками. Теперь совсем другое дело. И тело другое. Податливое. Чуткое. Теплое. Бугорок стал набухать, увеличиваясь в размерах и становясь тверже. Этого еще не хватало. Он сжал его — и тот послушно вытянулся, но все равно его величина многократно превышала способности Ромки. И все же он, повинуясь внутреннему зову и не думая о своих возможностях, припал к сосцу всем лицом.

И здесь произошло второе чудо: то, что казалось невозможным, свершилось. Потому что изменилась не только грудь Дающей, но и ее сосунок претерпел значительные метаморфозы, которые остались для него незамеченными. Он не мог видеть ни того, как глубоко вниз ушла его нижняя челюсть, ни как вытянулась до предела кожа, ни как раздвинулись скулы, освобождая путь сосалу и одновременно превращая его лицо в клоунскую маску.

И казавшийся твердым сосок не устоял перед атакой любви. Он стал подобен наполненному водой шарику. Стоило взять его в претерпевший

мутацию рот, как тот вначале покорно уменьшился, а внутри снова расширился, как бы заполняя собой сосунка изнутри. Ромка теперь буквально висел на соске Родины-матери. И ей это, кажется, нравилось.

Не просто нравилось — идущие из самых архаичных глубин действия недососка привели Ее в настоящий экстаз.

Принят! Принят! — возвещалось всем в стоне Ее. И не боли и страдания — высочайшего наслаждения стон Дающей разнесся над Волгой да самой Астрахани, — пугая обывателей, поднимая с болот птиц, выгоняя из нор лис, поднимая из логов волков.

Сжималась и разжималась ее занесенная назад левая рука, и волны сладострастия бежали по ее мощным бедрам. Скоро вся она забылась настолько, что выронила из руки свой клинок. И падая, вонзился он в центре горящей пентаграммы. И все еще алчущие расправы тени убрались под землю.

Удар меча был настолько силен, что привел Ромку в себя. Он шевельнул ногой и понял, что нет под ним никакой опоры. Как какого-нибудь воздушного гимнаста, что демонстрирует крепость своих зубов под куполом цирка, Ромку держало на груди собственное сосало. Крепко держало. Во всяком случае, он никуда не падал и даже не чувствовал напряжения.

Пока горит в сосунке жар любовный, жар сыновний, не отпадет он от груди Дающей. Но стоит прекратиться в нем току любви, угаснуть преданности и страху войти в его мысли, как ослабнет поцелуй, и законы любви уступят место законам тяготения, и увлекут они к земле насытившегося.

Вот он и отпал, принятый, но не оставшийся, испивший, но не возлюбивший. И стремительно рухнул вниз, успевая подумать о том, что опьяневшая от его эликсира Мать-Дева кургана не сможет спасти своего сосунка, если вообще вспомнит о нем.

В предчувствии неминуемого конца он зажмурил глаза и потому не смог увидеть третьего чуда кургана: поднявшегося из инфернальных глубин молока Девы, капля которого оторвалась от соска Дающей и полетела вслед за ним.

Очень высоко падать… ах, если бы на землю! На пальцы бетонные и камни гранитные. Да-да, именно к большому пальцу левой ноги Родины-великанши, совершив на манер экстрим-ныряльщика в воду непроизвольное сальто назад, и летел Роман Деримович. Раскинув руки, грудью вперед, со всей очевидностью совершая свой финальный полет.

Конечно, он был страшно напуган. Но страхом удивительным, который можно описать как недоумение обретшего плоть, а вместе с ней и зависимость от уз земного тяготения ангела. Того самого, падшего, очарованного, прельщенного, который, паря в эмпиреях, мечтал о сладостных утехах плоти, но, войдя в нее, осознал весь ужас материального плена, с его инерцией, тяжестью и неизбежным разрушением состава в таких, казалось бы, невинных просчетах, как этот. А сколько их, материальных подвохов, явных и тайных, уготовлено обладателю кожаных одежд? И что можно предпринять в таких случаях, когда тело неумолимо влечет тебя вниз, к неизбежной погибели после ослепительной вспышки наслаждения и минутного счастья? Такого, как у опьяненного богатой добычей и сорвавшегося с балкона вора, или тайного консуманта-амиго [262] , уже подкравшегося по карнизу к заветной спальне и не удержавшего равновесие, или, скажем, у матерого вуайериста, сидящего на дереве против вожделенного окна и в момент явления ему священной тени позабывшего, что ветка не автомобильное кресло. Маленького счастья смертного человека, поставленного на порог окончательного с ним расставания. Не махать же ему руками, пытаясь остановить падение? Нет, просто зажмурить глаза — и тем самым убежать, если не телом, то забившейся в его угол душой.

262

Консумант-амиго — букв. «друг-потребитель», только непонятно чего, женских прелестей, наверное. — Вол.

Что Ромка, пусть и не ставший официальным адельфом, но уже допущенный к сосцам Мамайи гельмант, и сделал. Только вместо желанной тьмы неведения Деримович увидел перед собой картину еще более ужасающую: смерть в виде острого угла гранитной плиты и расположенную под нею мерцающую тленом плененных душ преисподнюю в виде Дантова лимба с крестом посредине. Крест — в круге, а круг — на полу… А пол… нет, то не девятый этаж, а просто огромный подземный храм, купол которого выпер из недр в виде Мамаева кургана. И этот подземный храм — не тот ли Храам, о котором постоянно упоминал Онилин? Со странным полом, похожим на шахматную доску, и еще более диковинным куполом, образованным сотней тысяч плотно уложенных черепов. Мерцающих и слегка раскачивающихся на своих несуществующих шеях. Для чего они? Уж точно не для того, чтобы литургии распевать. Скорее, растерзать его тело и душу. Пожрать бледным огнем и растворить навсегда в темных инфернальных глубинах. Да, он чувствовал, что после смерти на этом холме его не ждет ничего хорошего. Хорошего, ха-ха! Не унесут его белокрылые

ангелы, не обовьют последним смертельным объятием змееногие красавицы-ламии, и даже просто подохнуть здесь ему не дадут, как счастливому, почившему в Боззе лоху. Ах жаль, Степки там нет, может, помог бы чем, успел пожалеть недососок, прежде чем воткнуться в огромную ладонь с ярко горящими на ней линиями, что сходились в поразившую его букву «М».

«М» жизни — Мать и «М» смерти — Мат.

«М» дать и «М» отнять.

Мать Мата.

Матери Мат.

Тама! [263]

* * *

Центральный купол Храама возвышался над его основанием на сто сорок четыре метра, что делало его величайшим из всех существующих над и под землей соборов. Этот фрагмент подземного святилища, если и можно было с чем-нибудь сравнить, так только с Базиликой св. Петра [264] , которая и строилась как уменьшенная копия святилища Мамайи. Главная и самая важная часть Храама — Лоно было расположено в фокусе огромного параболоида, прямо под зенитом поделенного на двенадцать сегментов купола, который по ту сторону кургана продолжался Родиной-матерью в бетонном воплощении Вучетича. Почему-то название священной скважины к водам Млечной распространилось и на весь огромный крестообразный зал, хотя правильнее было бы называть его ложей, кораблем или хотя бы чревом, но среди братьев, то ли в пику масонам и христианам, то ли по ощущаемому всем нутром наказу Дающей, слово Лоно стало единственным обозначением центральной залы. Однако причина этого, на поверхностный взгляд, иррационального выбора была чрезвычайно проста: именно здесь, под стометровыми сводами, с северо-востока на юго-запад протекала Нижняя Волга. Та самая Волга Волглая, что катила белые воды свои в ожидании истинного Хера.

263

Странный гимн жизне-смерти, завершающийся нелепым на первый взгляд восклицанием «Тама». Но это не просторечное написание указательного местоимения «там», а палиндром слова «Амат» — истина. — Вол.

264

Поскольку Храам расположен под землей, мы должны сравнивать высоты соборов изнутри. Зенит купола Собора св. Петра поднят над уровнем пола на 119 м, что на 25 м ниже зенита Храама Мамайи.

И так уже было многажды. Таинство свершалось в Храаме, когда просыпалась Дающая. Проснувшись, вспоминала она суженого своего и звала его, и волновалась так, что и молнии в небе сверкали, и гром по земле прокатывался, и чудеса случались, и видения разные. Но не истинный Хер откликался на призыв Влажной, по зову Ее собирались на берегах Нижней Волги братья Сета, адельфы сосучие, олеархи могучие, истинные СОСа гельманты. И входили в реку любви Ея избранники пятой стихиали [265] . Входили и не знали, на кого падет тень Хера истинного. На ком тень, на том и выбор Дающей. Жениха смыслометного выбирала Она. Не видела поначалу подлога, обнимала кандидатов на суженого, всех окатывала водами молочными в берегах кисельных. А когда находила того, кто дал бы ей семя светоносное, плодоносное, — румянилась, невестилась нежно, в объятиях сжимала нареченного… и распознавала обман — не тот, не Хер истинный — змей подложный в объятиях ее млечных. Никто не смог бы выдержать гнева Мамайи. Так и правнук Сетов — красным молоком облачала его Дающая. И от пятна кровавого ползла по реке вода смольная, чернела Волглая от горя горького, и кровью исходила бесплодною, и кровь та разливалась по всем жилам Земли, и билась в недрах горячих нефтию жгучей. И спешили на помощь Зовущей сосунки-гельманты, припадали к сосцам ея, вытягивали суспензию черную, разбавляя горе Влажной сосенцией сладкой, чтобы забылась она во сне беспечальном. Уж они постараются — будут сосать неустанно, дабы не отравилась Дающая соками черными, снами болящими.

265

Имеется в виду олеа — нефть. — Вол.

И все станет на места.

Не навсегда, конечно.

До следующих Больших Овулярий.

И будет течь, как текло, — черно и маслянисто.

И войдут реки горя Ее в трубы стальные, и заполнят танкеры исполинские, закипит кровь черная в колоннах высоких, и отделят в них летучее от тягучего, слезы прозрачные от миазмов невзрачных, в каждый дом войдет Млечная, печаль неся неизбывную по жениху утонувшему.

По любви своей неутоленной, по зачатию неисполненному.

Но главная тайна магистериума СОСа — его Opus Magnum заключался в том, чтобы не допустить до вод Ее млечных жениха Сокрытого. Случится такое — и не почернеет Дающая от горя, и прекратятся течки ее нефтию прибыльной, и лохос очнется от страха, и залопочет, требуя счастья извечного. А если не обратятся воды Ее молочные в реки печали по суженому, в нефть Ее горькую, — не скрыть адельфам всех родников амриты бесценной.