Сотник
Шрифт:
— Если же они дойдут, если хивинцев приструнят… Что ж — в этом есть свои плюсы. Но дальше… Бухара… Они же погубят нам всю азиатскую торговлю! Приказываю… немедленно… подготовить и отправить новых курьеров. Несколько групп. Разными путями. С новым, повторным приказом — остановить поход. Любой ценой.
Вязмитинов, оправившись от шока, обрел дар речи.
— Ваше Императорское Величество, сейчас лето в степи. Жара. Безводье. Курьеры не доберутся! Надо отправлять фельдегеря с бухарскими караванами. Из Оренбурга.
— И когда эти приказы дойдут до Орлова?!
— Месяца через два… От Оренбурга до Бухары
Александр выдернул руку из ладони императрицы, опять начал говорить в повышенном тоне:
— Совершенно невозможно! Два месяц… Да вы в своем уме?? Немедленно отправить столько, сколько понадобится! Крупный отряд. Кто-нибудь да доберется! Это вопрос… государственной важности!
Он остановился, тяжело дыша. Вязмитинов понял — возражать бесполезно. Приказ был ультимативным, не подлежащим обсуждению. Император требовал невозможного или почти невозможного, но требовал сейчас.
— Слушаюсь, Ваше Императорское Величество, — произнес министр, склонив голову. — Будет исполнено.
Он сделал еще один глубокий поклон и, пятясь, направился к двери, чувствуя себя совершенно опустошенным, словно прошел через серьезное испытание. У порога Сергей Кузьмич задержался на мгновение, как будто ему срочно потребовалось собраться с мыслями, и вышел из кабинета. Последнее, что он услышал, было:
— Лиза… что теперь я скажу британскому посланнику лорду Фитцгерберту? Я же… я ему уже сообщил, когда он представлялся в мае… что армия Орлова… идет обратно на Дон.
* * *
Не успел я войти в наш двор, как меня окликнул задорный молодой девичий голос, от которого у меня всегда пробегали мурашки по спине:
— А кинжал-то, кинжал, яхонт так и играт!.. Наш юзбаши теперь настоящий джигит!
Я устало вздохнул, хоть невольно и глянул на рукоять камы:
— Марьяна, кончай до меня цепляться, как репейник. Я не юзбаши, а сотник, не джигит, а донской казак. Если ты плохо знаешь предания Терского войска, напомню, что оно пошло от донцов, в отличие от гребенских казаков.
— Ничего такого и не сказала. Экий вы нежная поросятка, вашбродь, — притворно удивилась девушка. — Всего-то и хотела в гости зазвать. Праздник у нас бабский, «наурские щи».
Опять шуткует, зараза? Серьезно посмотрел в глаза. Вроде чертенята не пляшут. А еще приоделась как щеголиха: и бемшет на ней шелковый, на черкеску похожий — приталенный, с треугольным вырезом на высокой груди, спрятанной за канаусовой розовой рубахой, — и юбка длинная из ткани переливчатой, со складками и лентами, нашитыми для красоты, и платок белоснежный из атласа, и бусы с припойкой из монет. Балуют ее казачки!
Марьяна, заметив мои колебания, тут же растолковала. Сегодня 11 июня — день, когда на Тереке действительно отмечается «бабский праздник». Четверть века назад казаки ушли в поход, а на станицу Наурскую напали кабардинцы и закубанские татары. На валы встали старики и женщины и мужественно отразили все атаки, отбиваясь всем, чем можно. Во время последней, самой яростной, казачки окатили нападавших только что сваренными щами. Случилось это в духов день, 11 июня. С тех пор и повелось на Тереке вспоминать за чаркой чихиря, как казацкие жонки да дочки кабардинцу дали укорот.
— В соседнем дворе,
— Ну что с вами поделать! Мусе распоряжение дам и подойду.
Насчет накрытого стола Марьяна несколько погорячилась. Казаки сидели рядком, сложив ноги по-татарски, в тенечке под айваном вдоль стеночки, перед ними была расстелена широкая полоса набивной хлопчатобумажной ткани, заставленной тарелками с пловом. Имелась и культурная программа: оркестр из узбеков в чалмах и халатах аккомпанировал мальчикам-певцам и танцорам, «бачи-бази», выводившим тонкими голосами пронзительные напевы или плясавшим босиком под завывание труб, рожков и ритмичный стук бубнов. Я слышал, что такие выступления были очень популярны среди сартов, а владельцы таких коллективов, бачабозы, неплохо зарабатывали. Мне же были неприятны вихляния юного танцора лет девяти, в одной канаусовой рубашке до колен, с подведенными, как у женщины, глазами и браслетами на стройных щиколотках. Было что-то порочное в его томных взглядах, которые он бросал на сидевших казаков, жалевших ладони. Не получив от нас ожидаемого отклика, мальчишка рассвирепел, его глаза, как у дикого кота, налились яростью, он что-то обвиняюще нам крикнул.
— Есенька! — окликнул Лукашка нашего проводника, Есентимира, — Чего пацан хочет?
Гребенцы пригласили киргиза на праздник и, возможно, использовали как организатора-доставалу — пойди-найди вино в Хиве с ее строгими шариатскими нравами. Результат? Вино стояло на дастархане.
— Злится, что мы не впадаем в экстаз от его танца, не угощаем его сладостями и не кладем за щеку золотую монету (1).
— Гоните их к черту, — вмешался я, отмахиваясь от надоедливых мух. — От их нытья с вихляниями под названием песни и танцы народов мира на стенку хочется лезть!
Казаки засмеялись, а Есентимир с сожалением выполз из-за дастархана и пошел рассчитываться с хивинскими «лабухами». Мальчики-танцоры потянулись со двора, бросая на нас гневные взгляды. Что поделать — столкновение цивилизаций. Восток и Запад — никогда им не сойтись, кажется так сказал Киплинг?
Я, прихватив сверху кусочек мяса, аккуратно соскреб с пловной горки рис, в последний момент вывернув пальцы лодочкой — пальцы внутрь пусть дураки втыкают. Отправил в рот и замер. Что-то не то! Столько пловов за свою жизнь переел — не суперспец, но кое-что понимаю. Морковь желтая — ладно, переживем, тем более, не раз пробовал со смесью желтой и оранжевой. Но где чеснок, где специи? Где рюмка под горячее?
— Гавриил, — окликнул я Зачетова, — чего это вы вино пьете, а не водку?
— Петр Василич! А на Тереке водка не в почете. Мы больше винцом чихиряем (2), а кабаки царские для приезжих.
— Сотник молодой! — дерзко окликнула меня Марьяна, появившаяся во дворе с тарелками дымящихся кебабов, как только исчезли азиатцы. — Угостили бы девушку стаканчиком!
— Марьяша! — сердито гаркнул урядник. — Тут тебе не хороводы станичные! Балуешь!
Казачка быстро поставила тарелку на землю, показала нам язык и упрыгала куда-то подтаскивать новое угощение. Молодые гребенцы проводили ее восхищенными взглядами. А еще они завистливо посматривали на меня тайком. Думали, что у меня с ней «право первой ночи».