Сотник
Шрифт:
Киргиз матерел на глазах — куда только девался скромный бек с непомерными амбициями? И вопрос он задал не в бровь, а в глаз: с его охраной нужно было срочно что-то придумать, приданный ему конвой из казаков — скорее для форса, чем толковые бодигарды. Между прочим, пулю со стеклом мы так и не нашли, куда подевалась, так и не выяснили. Но ребят, уже прижившихся в моей сотне, я никому не отдам.
— Эээ… Кажется меня атаман зовет, — поспешил я свернуть разговор и ретироваться.
Оказалось, сам того не подозревая, угадал. Не успел заглянуть в комнаты атамана, из которых выходили озабоченные муфтии и улемы, как получил поручение.
—
* * *
Кто бы мне рассказал, как нужно принимать послов, тем более при восточном дворе. Обязанности местного министра иностранных дел выполнял по совместительству мехтер, которого уже определили на кол. Как-то мне было не комильфо подходить к страдающему от боли человеку и расспрашивать его о тонкостях дипломатического протокола. Честно сказать, я даже уже пожалел, что не выбил у Платова решения ограничиться арестом заговорщиков и помещением их в местную тюрьму. Восточные нравы с колами надо смягчать — наблюдать жестокие мучения мехтера и других заговорщиков было тяжело.
Пришлось возвращаться к Мамаш-хану в надежде, что он хоть что-то знает.
— Если бы послы были от туркемнов или киргизов, — задумался повелитель Хивы, — можно было бы их в юрте принять. Ее для такого случая и держат в куринишханы. Но бухарцы другое дело. Эх, знал бы заранее, лучше бы эту отрыжку старого верблюда, мехтера, в землю закопал. Могли бы расспросить…
Примерно так мне изложил хан на ломанном русском языке наше затруднение. К моему облегчению, тут же нашелся выход. Мы сидели с ним в его покоях и лакомились домлямой — томленой в собственном соку бараниной с большим количеством овощей, запивая ее образовавшимся в процессе тушения бульоном. Блюдо было поистине ханским, отрываться от еды не очень-то и хотелось, но тут нам на помощь пришел ошпаз, гаремный «официант». Он нам присоветовал расспросить эшик огаси или «привратника» ханских покоев. Слугу призвали к ответу.
Как я и ожидал, на нас вывалили кучу мелких подробностей, да вот незадача: все опять сводилось к мехтеру. Он должен был проверить указ с печатью от эмира, подтверждающего полномочия посольства, потом ввести гостей в зал приемов, доложив о цели их прибытия. Затем приходил черед подарков. Если хан был доволен, он отвечал: «Посол, ты жив и здоров? Твой приход честь для меня». Такая формулировка служила сигналом для начала переговоров.
— Полковник Дюжа нам мехтером послужит, — рассмеялся я. — Послы у него как бы под арестом. Вот он их и приведет.
Примерно так все и вышло.
Хан вновь восседал на своем «троне» перед куринишханы, выполнявшего теперь роль не зала судебных заседаний, а зала приемов. По периметру площади выстроились казаки с обнаженными саблями и десяток киргизов, где-то набранных Мамашем. Справа от кресла стояли Платов при всех регалиях и генералы, слева — уцелевшие после разгрома заговора верховные улемы. Где-то неподалеку орали посаженные на кол заговорщики — этакий средневековый вариант оркестра Почетного караула (3).
Появился Дюжа и, слегка дурачась, объявил:
— Послы бухарские!
— Проси! — буркнул Платов, не обращая внимания на Мамаш-хана.
Привели троицу посланников.
Ночью я не особо их разглядывал, теперь же мог рассмотреть в подробностях.
Послы передали подарки для хана — пачки халатов, шелковые ковры и несколько седел с богатой отделкой.
— Пусть говорят, чо надо! — махнул Платов рукой.
Бухарец — не Медраим-Ага, а другой — завел цветастую речь о вечной дружбе между ханством и эмиратом, о замечательных изменениях в политическом устройстве Хивы, которое поспособствует пресечению хищничества на караванных путях, о пользе от изгнания туркменов-разбойников, о долгих традициях добрососедства урусов и Бухары…
Атаман, постепенно наливаясь кровью, внимательно слушал это долгое выступление с множеством витиеватых выражений восторга, с экскурсами в историю, ссылками на священные тексты. Мне показалось, что он не только раздражен, но и порядком устал — давала себя знать бессонная ночь. Я быстро сбегал в его покои и притащил ему табурет. Глаза послов превратились в квадратные, когда рядом с «троном» появился стул без спинки и когда наш атаман, благодарно мне кивнув, на него уселся.
— Почему вас застигли в доме мятежника? — прервал бухарца Матвей Иванович, когда тот завел свою шарманку по второму кругу.
Посол не смутился. Он многозначительно улыбнулся, будто урус задал странный вопрос, ответ на который известен каждому.
— По заведенному церемониалу посланники, явившись в столицу сиятельного хана, прежде чем быть ему представлены, должны посетить первых лиц государства. Мехтер и накиб относятся к их числу. Мы вручили им подарки и свои грамоты.
Платов кивнул, принимая ответ, и задал новый вопрос:
— До нас доходят слухи, что в эмирстве жестоко притесняют русских рабов, заставляют их менять веру, но не освобождают, как положено по шариатским законам, по прошествии семи лет. Так посоветовал еще тысячу лет назад почитаемый всеми правоверными имам Джафар ас-Садык. Бухара славится своими учеными богословами, но не пытается покончить с несправедливостью. Почему?
Ого! Видимо, о многом успел атаман поговорить с улемами, вплоть до богословского обоснования правильности отмены рабства. Ладно я, даже у бухарцев глаза полезли на лоб после ссылки Платовым на мнение древнего хадисоведа.
— Глубина познаний русского генерала поражает в самое сердце, — попытался выкрутиться посол. — Мы считаем так: освобожденный раб не имеет личного достоинства и средств к пропитанию, чтобы вести достойный образ жизни, подобающий правоверному мусульманину. Что же касается урусов-рабов в Бухаре, то их единицы…
— А не врешь? А если приду и проверю, как только жара по осени спадет? — ощерился Платов, заставив всех троих послов побледнеть. — Наш великий Белый Царь Павел Первый поручил нам облегчить участь и освободить его подданных, томящихся в неволе у почитателей Магомета.