Сотрудник ЧК (с илл.)
Шрифт:
Впрочем, в отношении одного из них Алексей тревожился меньше. Федя, конечно, вспомнит, с кем они видели пьяного Филиппова. Он и тогда называл его фамилию, непростительно пропущенную Алексеем мимо ушей. Но Марков… Виктор Марков, эсеровский прихвостень, причастный к разгрому фронтовиков немцами… Марков уйдет! А ведь всего несколько часов назад он был во власти Алексея. Надо было только протянуть руку и задвинуть засов на дверях сарая. Только протянуть руку! Шпионы попались бы с поличным, потому что совершенно очевидно, что в принесенном ими ящике — оружие. Уж он сумел бы задержать
Алексей успокаивал себя тем, что для опасений нет особых причин. Как и вчера, с утра принаряженная Дунаева несколько раз выходила из дому, вялой, вихляющей походкой прогуливалась по двору, лениво переругивалась со старухой.
К вечеру по некоторым, незаметным для постороннего взгляда приметам Алексей знал, что дом уже окружен, что, кроме него, за женщиной наблюдают еще не меньше пяти пар глаз. Между тем в ее поведении ничто не выдавало тревоги или беспокойства.
И все-таки окончательно Алексей успокоился только ночью, когда по огородам в Дунаевский двор проскользнула тень первого из тех, кого он с таким нетерпением ожидал…
К этому времени в кустах у плетня, отделявшего двор Анны от дунаевского, лежали уже три человека: Воронько и два парня из оперативного отдела — Володя Храмзов и Матвей Губенко, а сама Анна давно ушла спать, сердито намекнув Алексею, что если он и завтра будет работать с такой же прохладцей, как сегодня, то она, пожалуй, обойдется и без его помощи…
Затем в течение двадцати минут в Дунаевский дом пришли еще шестеро. Слышался скрип порожков, вороватый шепоток возле крыльца, где кто-то стоял на страже. И дом вобрал в себя эти тени не тени, а скорее какие-то плотные, бесформенные сгустки темноты. Ночь, к счастью, была темная, хоть глаз выколи…
Облавой руководил Величко. Обстоятельность начальника выводила Алексея из себя. Величко сам расставил людей по местам и, хотя в облаве участвовали опытные чекисты, каждому объяснил его задачу.
Через полчаса после того как последняя, седьмая, тень скрылась в доме, чекисты замкнули кольцо на огородах, и Величко послал Никиту Боденко снять сторожевого, поставленного заговорщиками.
— Пароль «Расплата», — напомнил он.
Боденко нырнул в темноту.
Алексею это показалось ошибкой: слишком громоздок и неуклюж на вид был «киевский богатырь».
Однако вскоре возле дома послышалась негромкая возня, а затем Боденко принес Дунаеву. Он именно принес ее, обхватив поперек туловища и зажимая ладонью рот, для чего ему пришлось крепко притиснуть голову женщины к своей груди. Когда Дунаеву связали и заткнули рот кляпом, скрученным из ее головного платка, Боденко тихонько попросил Алексея:
— Тряпицы якой-нибудь нема? До кости прокусила руку дурная баба…
Величко, а за ним Алексей, Воронько, Боденко и Храмзов поднялись на крыльцо. В темных сенях, где пахло рогожей, на ощупь нашли дверь. За нею невнятно бормотали голоса. Величко взялся за ручку.
— Ну…
Остальные придвинулись к нему. Помедлив, Величко рывком распахнул дверь.
— Руки вверх!
От резкого движения воздуха качнулась лампа под потолком, оплеснув ярким после мрака светом
Первое, что, холодея, отметил Алексей: Маркова не было!
— Руки вверх! — повторил Величко. Оцепенение кончилось. Медленно поднялись руки. Шестеро стояли вокруг стола. Один, одутловатый, продолжал сидеть, откинувшись к спинке стула.
Величко повел стволом револьвера:
— Кому сказано! Живо!
Тот тяжело встал, глядя исподлобья, глухо, точно борясь с удушьем, проговорил:
— В чем дело? Почему врываетесь?
— Не ломайте, Крамов, комедию! Не нравится — пожалуетесь в чека. Последний раз говорю: поднимите руки!
Вот кто это был: Крамов — начальник артиллерии всего херсонского участка!
Он как бы через силу поднял руки.
— Выходить по одному. Вы!
Чернобородый мужчина в пиджаке поверх военной гимнастерки, растерянно оглянувшись на Крамова, пошел к двери. В сенях его приняли Боденко и Храмзов.
— Следующий…
Алексей не узнавал своего начальника. От его обычного добродушия и медлительности не осталось и следа. Слегка расставив ноги, он стоял перед врагами, рябой, большеголовый, весь собранный, держа револьвер в согнутой руке, и, казалось, видел всех сразу.
В тот момент, когда чернобородый вышел в сени, один из заговорщиков (это был длинный землисто-смуглый детина с закрученными усами) схватил бутыль с самогоном и взмахнул ею, намереваясь, по-видимому, разбить лампу. Не изменив позы, даже не повернув головы, Величко выстрелил, и детина упал лицом на стол. Потом сполз на пол. Стоявшие рядом посторонились.
Загремели разбиваемые ставни, брызнули стекла, в окна просунулись винтовочные стволы.
— Больше нет желающих? — чуть побелевшими губами спросил Величко. — Тогда быстро! — И, мельком взглянув на Крамова, добавил — Михалев, обыщи сарай. В сене пошарь, авось найдешь чего..
Соловых, которому устроили очную ставку с арестованными, не признал среди них Крученого. Для Алексея это было лишним доказательством того, что Крученый и Марков — одно лицо. И Марков ушел!.. Возможно, он опоздал на явку, возможно, Крамов успел переправить его к «своим», как обещал. Как бы то ни было, хитрое шпионское счастье на этот раз улыбнулось Маркову. Он скрылся, а Алексей потерял покой.
Алексей пришел в революцию зеленым юнцом. Не было в его душе ни большой ненависти, ни большой любви, только слепая мальчишеская вера в правоту отцовского дела. Потребовались время и гибель товарищей, пропахшие потом военные дороги, разговоры с однополчанами у походных костров и долгие раздумья наедине с самим собой, чтобы отцовское дело стало своим, кровным, единственным делом. И Алексей научился ненавидеть все, что стояло на пути, что цеплялось за ноги людей, деливших с ним тяготы гражданской войны. Но Марков навсегда остался для него живым воплощением того мрачного мира, который открылся ему однажды апрельской ночью восемнадцатого года. В Алексее всегда жила уверенность, что он обязательно найдет Маркова и заставит его ответить за все!