Сотворение мира за счет ограничения пространства, занимаемого Богом

Левин Ханох

ТЭГАЛАХ. Кламансэа, докажи ему, что он ошибается.

ХЕФЕЦ. Я не ошибаюсь. Продолжай меня стесняться, Кламансэа.

КЛАМАНСЭА (внезапно встает, быстро поворачивается спиной к Хефецу, задирает рубашку и обнажает зад перед самым его носом). Вот, вот как я тебя стесняюсь!

ХЕФЕЦ (вскакивая с кровати). А-а-а-а?!

КЛАМАНСЭА (снова поворачиваясь к нему лицом). Потому что, если уж на то пошло, Тэгалах, в сравнении со мной, просто Божий одуванчик.

ХЕФЕЦ.

Что вы о себе возомнили? Вы, оба? Посмотрите на себя, на кого вы похожи! Этот венок… Да над вами можно два года смеяться без перерыва.

ТЭГАЛАХ. Попробуй. (Встает и берет Кламансэа под руку.) Давай же, начинай смеяться.

ХЕФЕЦ (немного отойдя назад, показывает на них пальцем и пытается засмеяться громким презрительным смехом). А-ха-ха-ха-ха… Ночная рубашка и пижама! А-ха-ха-ха-ха… (Тэгалах и Кламансэа смотрят друг на друга и улыбаются.) А-ха-ха-ха-ха… Венок на голове! День рожденья! День рожденья… Венок… А-ха-ха-ха-ха. (Пытается продолжать, но безуспешно.) Ха-ха-ха… (Смущенно замолкает.)

ТЭГАЛАХ. Ну-ну. (Пауза.) Может быть, Адаша Бардаша на помощь позвать? (Пауза.)

ХЕФЕЦ. Ты можешь сделать перерыв? Я хочу с тобой поговорить.

ТЭГАЛАХ (жене). Гм… «Два года смеяться без перерыва…» (Хефецу.) Ну, чего тебе?

ХЕФЕЦ. Вы правда решили мне жизнь испортить?

ТЭГАЛАХ. Разумеется.

ХЕФЕЦ. Можно узнать почему?

ТЭГАЛАХ. Нечего тут знать. Хотим и все.

ХЕФЕЦ. Тогда к чему все эти игры? Сказали бы прямо, что вы все эти годы только и ждете удобного случая…

ТЭГАЛАХ. Конечно, ждем. Я говорю об этом без тени стыда. При виде тебя у меня просто кровь в жилах закипает. С того самого дня, как ты у нас поселился, я испытываю острое желание тебя уничтожить.

ХЕФЕЦ. Почему?

ТЭГАЛАХ. А черт его знает почему. Семнадцать лет я смотрю, как ты ешь, пьешь, спишь и вообще претендуешь на то, чтобы быть живым, и все во мне буквально восстает, потому что ты ничего этого не заслужил. Ничего. Каждый кусок хлеба, который ты кладешь себе в рот, каждая чашка чая, которую ты выпиваешь, — это нахальство. Каждый твой вздох — это воровство, а твои зрение и слух — это грабеж. Да кто ты такой, чтобы себе это позволять?!

КЛАМАНСЭА. Тэгалах, потише. Соседи услышат.

ТЭГАЛАХ. Кто ты такой, чтобы сметь надеяться на что-то, стремиться к любви, к успеху, к счастью, чтобы хотеть быть, как все? Да тебе семь раз на дню надо прощения просить за то, что ты еще жив.

ХЕФЕЦ. Просить прощения? У кого?

ТЭГАЛАХ. У кого, негодяй? У кого, убийца?!

КЛАМАНСЭА. Тэгалах!

ТЭГАЛАХ. У меня, у моей жены, у моей дочери, у каждого человека, проходящего мимо тебя по улице. Ты должен ходить с опущенной головой и с глазами виноватой собаки. Проси прощения за то, что ты жив!

ХЕФЕЦ. Послушайте, зачем вы все время меня терзаете?

ТЭГАЛАХ.

Не спорь со мной, проси прощения!

ХЕФЕЦ. Оставьте меня в покое, слышите? Оставьте меня в покое!

ТЭГАЛАХ. Проси прощения. Мы теряем драгоценное время.

ХЕФЕЦ. Вы что, не слышите? Оставьте меня в покое!

ТЭГАЛАХ. Проси прощения. Проси!

ХЕФЕЦ. Отстаньте от меня! Я и так все время прошу у вас прощения. Вы что, слепые, не видите? Я встаю утром — и прошу прощения. Умываюсь — и прошу прощения. Выхожу на улицу — прошу прощения. Иду среди людей — прошу прощения. Возвращаюсь домой — и снова прошу прощения… Все время прошу, и прошу, и прошу. Потому что мне ведь только из милости все позволяют. Я оглядываюсь на свою жизнь и вижу: я только и делал, что просил прощения. У меня вообще никакой жизни не было… Ну что, теперь ты доволен? Могу я хотя бы теперь отдохнуть? (Пауза.)

ТЭГАЛАХ. Нет. Как раз теперь мне этого мало. Я слышу звуки военной трубы. Кламансэа, сражение начинается!

КЛАМАНСЭА. Не понимаю, почему нельзя уничтожать людей по утрам?

ТЭГАЛАХ. Нет-нет, сейчас, именно сейчас. Пока наша доброта не заставила нас раскаяться. Вставай, Кламансэа. Одна из наших любимых игр, когда мы валяемся в постели, называется «Подглядывающий Хефец получает наказание». (Кламансэа выходит на середину комнаты.) Ночь. Тэгалаха нет дома. Кламансэа раздевается в своей комнате и собирается лечь спать. Хефец, согнувшись, стоит за дверью и подглядывает в замочную скважину.

ХЕФЕЦ. Клевета! Я в жизни никогда не подглядывал!

ТЭГАЛАХ. Кламансэа, можешь начинать. Я буду изображать Хефеца.

ХЕФЕЦ. Я запрещаю тебе изображать меня!

ТЭГАЛАХ. Кламансэа, начинай, ну?

Кламансэа поворачивается спиной к Тэгалаху. Тэгалах нагибается и подглядывает в воображаемую замочную скважину. Он переминается с ноги на ногу от нетерпения. Кламансэа, тихо напевая, медленно приподнимает края ночной рубашки, пока не становятся видны ее бедра. Тэгалах изображает растущее нетерпение.

ХЕФЕЦ. Это не я, это не я…

Поднимая рубашку до ягодиц, Кламансэа начинает поглаживать свои бедра. «Возбужденный» Тэгалах похотливо причмокивает. Услышав его, Кламансэа отпускает край рубашки, давая ей упасть, оборачивается, молниеносным движением бросается к «двери», «открывает» ее и «обнаруживает» подсматривающего «Хефеца», не успевшего выпрямиться. «Пораженный» Тэгалах порывается встать, но Кламансэа пригибает его голову к земле.

КЛАМАНСЭА. Что я вижу? Хефец! Подглядывает!

ТЭГАЛАХ. Нет, нет, это не так…

КЛАМАНСЭА. Ты подглядывал, подглядывал!

ТЭГАЛАХ. Нет! Нет! Нет! Нет!

КЛАМАНСЭА. Ты пытался увидеть интимные части моего тела.

ТЭГАЛАХ. Нет! Нет! Зачем они мне?

КЛАМАНСЭА. Для чего же ты тогда пригнулся возле моей двери?

ТЭГАЛАХ. Я?.. Э-э… Э-э…