Сотворение мира.Книга третья
Шрифт:
Когда зашитая в плаще шифровка была передана Ермакову и прочитана им, Максим спросил:
— Господин полковник, какие будут приказания?
Яков Степанович мягко улыбнулся, пристально взглянул на измученное лицо Максима, перевел взгляд на Бармина.
— Почему «господин»? — негромко сказал он. — Вы здесь среди своих. Называйте меня товарищем. Теперь и, надеюсь, навсегда мы с вами стали товарищами. Не так ли?
Петр Бармин сидел, низко опустив голову. Руки его слегка дрожали. Максим отвернулся, закашлялся. Ермаков понял их состояние. Он сам был взволнован. После долгого молчания он заговорил осторожно и ласково, так, как говорят с тяжелобольными:
—
В эту самую минуту в комнату, где Яков Степанович Ермаков разговаривал с Барминым и Селищевым, не постучавшись, быстро вошел Роман Ставров. Он молча положил перед Ермаковым сводку, остро глянул на двух незнакомых людей, повернулся по-военному и вышел.
Так бывает в жизни. Если бы Максим Селищев знал, что минуту назад рядом с ним стоял родной его племянник, а Роман Ставров знал, что понуро сидевший в кресле смуглый худой человек с темными, тронутыми ранней сединой усами — его родной дядя, брат его матери, отец Таи, о котором так много говорили в семье Ставровых, они бы кинулись друг к другу, обнялись и долго стояли бы так и потом Максим все узнал бы о любимой своей единственной дочке.
Но Максим видел племянника очень давно, перед тем как ушел на войну, видел, когда Роману было всего пять лет, и, конечно, не мог даже подумать, что стройный, подтянутый офицер в испанской пилотке и есть тот самый мальчишка, который когда-то сидел у него на коленях и теребил его чуб. Не мог подумать и Роман, что изможденный, усталый человек с печальными глазами — его дядя, молодой, жизнерадостный красавец хорунжий, чья фотография хранилась в старом материнском альбоме.
Всего этого тем более не могли знать ни Яков Степанович Ермаков, ни Петр Бармин, и потому случайная встреча дяди с племянником, длившаяся только одну минуту, ничем для них не оказалась примечательной.
Осень в тот год стояла тихая, теплая, дождей было немного, и потому районное начальство поломало планы Дятловского совхоза. Директору совхоза Ермолаеву приказали не дожидаться весны и немедленно приступать к раскорчевке умирающего в донской пойме леса, чтобы быстрее подготовить землю под посадку фруктового сада.
Из области прислали шесть тяжелых гусеничных тракторов, грейдеры, катки. На раскорчевку Ермолаев обязал выйти всех рабочих нового совхоза, кроме животноводов. Чуть ли не вся станица Дятловская стала дневать и ночевать в лесу…
В эти дни Андрей Ставров был в отъезде. Он побывал в лучших донских плодопитомниках, на Кубани и предгорьях Кавказа, отыскивая саженцы деревьев, которые надо было подготовить к весенней посадке. Андрей был восхищен всем, что ему удалось повидать в Мичуринске. Великолепные, ухоженные сады со множеством сортов яблонь, слив, груш, вишен; свои питомники и опытные участки, лаборатории и кабинет; сотни энергичных, до фанатизма преданных своему делу людей — от рабочих до профессоров.
Здесь, в этом необъятном разливе садов, в нежных ростках новых сеянцев на делянках,
Андрей был доволен тем, что в длительных поездках ему удалось получить наряды на отборные саженцы тех сортов, которые для донской зоны рекомендовали ученые. По его расчетам, этих саженцев должно было хватить на сто гектаров будущего сада…
В Дятловской Андрея встретила Наташа. Приехал он пароходом, и она, узнав о его приезде из телеграммы, присланной в совхоз, едва дождалась окончания уроков, помчалась на пристань, а когда пароход подошел к причалу и Андрей стал спускаться по сходням, Наташа почему-то покраснела, смутилась. По первому ее движению было видно, что она хотела кинуться ему навстречу, но удержалась и степенно, как взрослая, стала дожидаться, пока он сойдет на берег. Андрей обнял девочку, подергал ее негустую косичку и спросил, улыбаясь:
— Ну, как дела, маленькая хозяйка?
— Ой, Андрей Дмитриевич, у нас тут такое творится! — заверещала Наташа. — Директор всех выгнал в лес, там корчуют деревья, жгут костры. Дым кругом стоит такой, что ничего не видать. Ученики наши тоже ходят в лес, помогают таскать ветки. Я тоже буду ходить с вами, там так весело…
Андрей не мог не заметить того, как Наташа взволнована и обрадована его возвращением в Дятловскую. Видимо, смерть отца, отъезд сестер и брата, однообразная жизнь с матерью, похожие один на другой долгие, скучные дни — все это привело к тому, что девочка потянулась к новому человеку, появившемуся в их доме. К тому же этот человек чуть ли не каждый вечер помогал ей готовить уроки, интересно рассказывал о дальних странах, о животных и о деревьях. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Наташа привязалась к нему, скучала без него и по-детски радовалась, когда он возвращался домой.
С первого же дня возвращения в Дятловскую Андрею пришлось с головой окунуться в работу. Директор совхоза Ермолаев сразу вызвал его в контору, начал упрекать за долгое отсутствие, потом успокоился и заговорил тише.
— Вот что, дорогой мой садовод, подключайся к делу, хватит тебе путешествовать, — сказал Ермолаев. — Если мы с тобой будем тянуть резину, с нас головы поснимают. Тракторы нам дали, а корчевальных машин, говорят, еще не придумали. Ну и действуем мы лопатами, ломами да тросами.
— Мне бы сейчас план посадок составить, — попробовал возразить Андрей. — Саженцы я достал, но за ними надо ехать, да и землю я хочу разбить по участкам.
Ермолаев озлился:
— Ты это вообще брось! Бумажечками да планами можешь вообще по ночам заниматься. У нас в Дятловской плодово-овощной совхоз, а не канцелярия. За саженцами весной съездишь. На раскорчевке глаз да глаз нужен, и ты обязан там быть вообще каждый день, не то, если плохо выкорчуют корни этого лесного гнилья, через год-другой весь твой сад вообще заглушат вербы да тополя…