Сотворение мира
Шрифт:
– Это как, товарищ старший лейтенант?
– Вот уже на этих тестах немцы смотрели, что мы из себя представляем – как профессионалы. Ну, например, поднимают среди ночи, грузят в фургон с зашторенными окнами, куда-то везут в полной темноте довольно продолжительное время. Высаживают по двое около какого-то непонятного здания, подводят к лазу, внутрь которого уходит веревка. Дают команду: «Вперед!» И надо, держась за эту «нить Ариадны», двигаться. Рассмотреть там что-либо невозможно, тьма – хоть глаз выколи. Где в полный рост перемещаешься, где согнувшись, а где и ползком. Да… Пространство
К ним подошел Щетинкин, присел рядом и слушал разговор.
– Когда появлялись с другой стороны лаза, опять сажали в фургон, увозили километров за двадцать, высаживали, давали карту с маршрутом, по которому следовало пройти через лес и преодолеть вброд водную преграду, – вспоминал Баринов. – Какое-то болото. Брод у них там фонариками обозначался.
– А зачем? – поинтересовался Зубов.
– Все просто – чтобы никто случайно не утонул. Кроме этого проводились тестовые занятия по физической подготовке. Причем они были совмещены с огневой. Запускали на многокилометровый марш-бросок, который сопровождался различными вводными: отжимания, переползания, кувырки, друг друга на спине таскали, друг через друга прыгали.
– Как у нас, значит? – понимающе кивнул Онищенко.
– Что-то общее есть, но по-своему, – пояснял Баринов. – Бежали мы без оружия, но после кросса сразу выходили на огневой рубеж и стреляли из пистолета. Немцы объясняли, что это самая лучшая проверка истинных навыков стрельбы: как отстреляешься на фоне физической усталости, так оно и есть на самом деле.
– Оно и понятно… А много стреляли, товарищ старший лейтенант?
– Да, хватало. Два раза в неделю «чистые» стрелковые занятия в тире и на стрельбище, где стреляли из всего – револьверов, пистолетов, автоматического оружия, снайперских винтовок.
– А по оружию?
– В целом оружие у них неплохое. Пистолеты выше всяких похвал, особенно «беретта». «Глок» неплох, револьверы некоторые. Снайперская винтовка «F-1», из которой мы стреляли, дает хорошую кучность, проста в устройстве и обращении. А вот автоматы их подводят. Вышли выполнять упражнение из «Аука». Двое отстрелялись – и автомат заклинило, – кашлянул Баринов. – Принесли другой – он осечки часто дает. В общем, если говорить об автоматах, то лучше нашего «калаша» в мире до сих пор ничего не придумано.
– Это точно! – с энтузиазмом поддержал его Каширин. – С акаэмом ничего не сравнится.
Поговорили и о «международных» различиях, увиденных Бариновым.
– И с немецким, и с американским спецназом я сталкивался, когда служил в Косове, – сказал старлей. – Интересные люди – очень неплохо подготовлены в определенных вопросах. Просто у нас с ними абсолютно разная психология и система работы. Вот вам характерный пример, опять же из Косова. На минном поле взорвался американский «Хаммер». В нем находился экипаж – два солдата. Один из них выбрался и прибежал к нам, на блокпост. Три наших офицера прыгнули в БТР и примчались на помощь. Перевернули машину и увидели внутри умирающего бойца с разбитой головой. Спасти его, увы, не удалось. В итоге того парня, что оставил друга, американское
– Ни хрена себе! – изумились десантники. – Это за что же?!
– Да вот так. Потому что там солдат – достояние нации. И, спасая свою жизнь, он спасал достояние нации. В России психология, сами знаете: погибай, но товарища выручай. И не важно, что там минное поле. Поэтому тот, кто бросил сослуживца, в лучшем случае получил бы удар в челюсть. Опять повторюсь: у нас разная система работы. В американском спецназе, пока не произойдет аэрофотосъемка местности, пока не пройдут самолеты и не пролетят вертолеты, солдат никогда не пойдет выполнять задачу: он действует при обеспечении максимальной поддержки. У нас же наоборот – человек учится выживать и работать в любых условиях и обстоятельствах. Ладно, поговорили, – взглянул на часы Баринов, – пора и за работу.
Бойцы разбрелись по рабочим местам.
В перерыве между хозяйственными работами под контролем капитана Огольцова несколько десантников «прошвырнулись по окрестностям». Нужно было прикупить кое-чего, да и вообще ознакомиться с районом своих действий. Миротворцы, в соответствии со своим статусом, пересекали разделительную линию, побывали на обеих сторонах.
Агдам впечатлил миротворцев больше всего.
– Печальное зрелище, – обозревая следы войны, сказал Левченко, – такое ощущение, что в городе взорвалась атомная бомба. Еще одна Хиросима или это… как его…
– Нагасаки, – подсказал кто-то.
– А мне напоминает Сталинград времен Великой Отечественной, – заключил, оглядываясь, Локис, – вот точно на кадрах военной хроники.
– Оно и понятно, особенно если учитывать то, какими средствами велись военные действия, – развел руками Огольцов. – Здесь с обеих сторон использовалась тяжелая артиллерия, САУ, танки и установки «Град». То же самое можно сказать и про Физули, Шушу, Ходжалы и сотни других населенных пунктов.
– Серьезно выясняли отношения братские народы, – пошутил Локис, – с размахом.
Единственным более-менее уцелевшим зданием центра была мечеть с примыкающим к нему кладбищем. Некогда цветущий, красивый город превратился в руины в полном смысле этого слова.
– Жизнь переместилась на окраины, – прокомментировал Огольцов, – вот там уже все восстановлено. Ну, вы уже сами видели. Во-первых, во время войны они и пострадали меньше, а во-вторых, люди здесь жили и потом, в отличие от центра.
– Я смотрю, очень много здесь неразорвавшихся снарядов и брошенной бронетехники, – заметил Локис, глядя на ржавые скелеты танков, машин и бронетранспортеров.
– Это что! Часть города до сих пор заминирована. Вот там, видите? До недавнего обстрела уже работал частично восстановленный винзавод, и он уже давал первые декалитры портвейна, – показал капитан в сторону производства. – Того самого знаменитого «Агдама».
– Товарищ капитан, а чем тут народ в основном занимается? – спросил Онищенко.
– Основное занятие местных – виноградарство, садоводство, а также продажа кирпичей, труб и сантехники «секонд-хенд» из разрушенных зданий.
– И что – выгодное дельце?