Сотворившая себя
Шрифт:
– Я это делаю, чтобы сохранить семью.
– Ни один мужчина никогда бы так не сказал! Ни один мужчина даже в мыслях бы такого себе не позволил! И вы, бабы, еще имеете наглость жаловаться, что вам закрывают доступ наверх!
Его крик перешел в какой-то невнятный хрип, и он с такой силой швырнул трубку, что в трубке у Бренды еще долго дрожало эхо. Она даже не имела возможности собраться с силами и прямо ему сказать, что такую истерику, по уверениям мужчин, позволяли себе только нервические женщины, и у них это было связано с физиологическими особенностями женского организма.
Может быть, Сид и прав, сказала себе Бренда. Наверно, ни один
Она лежала без сна, и мысли ее двигались по замкнутому кругу. Она не могла найти ответ. Только новые вопросы: ведь когда Бренда сказала Сиду Эрлау, что хочет перейти на другую работу, чтобы спасти свой брак, она сказала только часть правды. А вся правда была в том, что ей было уже двадцать девять лет. Тридцатилетие всегда казалось ей чем-то невозможным, нереальным, чем-то, что могло случиться только с другими, но не с ней. И вдруг цифра «тридцать лет» не только стала возможной, но и приобрела вполне реальные очертания.
Бренда заметила, что, если смотреться в зеркало так, чтобы свет падал под определенным углом, становятся видны заметные тонкие морщинки в углах глаз и складки, идущие от носа к губам, когда-нибудь они будут так же заметны, как у матери. И еще она заметила первые седые волоски на висках. Она выдергивала их, но нельзя было выдернуть из сознания мысль о том, что они уже появились.
Бренда уже не могла думать о себе как о молодой девушке, у которой впереди была вся жизнь, представлявшаяся бесконечной. Пора было начинать думать о себе как о взрослой женщине. Она хотела наконец иметь настоящую семью. Ее желание иметь детей становилось таким же непреодолимым, как потребность в пище, в воздухе, в дыхании.
Она поняла, что время бесконечных «потом» кончилось.
«Потом» стало «сейчас».
Бренда вернулась в Мюнхен и оставалась там до тех пор, пока лаборатория полностью не была введена в действие. За энергичную и творческую работу она получила премиальные в размере шести тысяч долларов, которые отдала Тони, чтобы та соответствующим образом распорядилась ими, думая при этом, что это будет первый взнос для ребенка, которого она так страстно хотела иметь.
Когда она возвратилась в свою компанию в Питтсбург, Сид Эрлау уже, по-видимому, забыл, как орал на нее по телефону. Весь в деловых проблемах, излучая дружески-отеческое расположение, он сказал, что «Ол-Кем» имеет на нее большие виды, в частности, в связи с новой лабораторией, проектируемой в Сан-Пауло. Он похвалил ее бывшего заместителя, Диану Уайр, прекрасно справлявшуюся с работой начальника лабораторного отдела. Раньше эту должность занимала Бренда. Он также сказал, что пока не определятся окончательно бразильские планы, руководство хочет, чтобы она поездила по отделениям и филиалам в США и Канаде в качестве уполномоченного
– Такого задания не получала еще ни одна женщина в нашей фирме, – сказал Сид, широко улыбаясь. – Ты станешь заметной фигурой в «Ол-Кем», Бренда. Заметной!
Еще один подарок.
Бренда побывала в Цинциннати и Фениксе, в Атланте и Торонто, Спокане и Оттаве. Но где бы она ни была, она каждую неделю прилетала домой, в Бостон, чтобы провести уик-энд с Джефом.
– Ты изумительно выглядишь! – сказала Тони семь месяцев спустя, когда Бренда как-то раз в дождливое воскресенье пригласила ее к себе на ленч. – Ты никогда так хорошо не выглядела. Поделись рецептом. Какая-нибудь волшебная формула, которую вы состряпали у себя в лаборатории?
– Я беременна, – сказала Бренда, и в первый раз за все время, что они знали друг друга, Тони услышала в голосе подруги нотки застенчивой гордости.
– И ты собираешься рожать?
– Тони, да я на все пойду – только бы у меня был ребенок, – сказала Бренда.
– А как же твоя работа? – спросила Тони.
– О Бразилии не может быть и речи! – сказала Бренда безо всяких колебаний. – И надо будет внимательно посмотреть, что сказано в контракте компании об отпуске по беременности. На работе я еще ни слова никому не говорила. – И тут Бренда вновь вернулась к первому вопросу Тони. – Тони, почему ты спросила, собираюсь ли я рожать?
Тони отвела взгляд, избегая встретиться глазами с Брендой.
– Я хотела тебе сказать перед твоим отъездом в Мюнхен, Бренда. Я тогда была беременна…
– Ну и? – Салат с ореховым маслом, всегда так нравившийся Бренде, вдруг утратил свой вкус и вызывал теперь отвращение.
– Я сделала аборт, – продолжала Тони. – Я была в Сан-Франциско, знакомилась с производством кремниевых кристаллов для компьютеров. Всю неделю я провела на заводе за городом, а в пятницу во второй половине дня, как только кончилось деловое совещание, я отправилась в хорошую клинику, где не задавали лишних вопросов.
– А Так знает?
Тони покачала головой.
– Нет, – сказала она. – А вот то, что на следующем отчетном собрании компании мне предложат войти в дело на правах компаньона, он знает.
– Ты жалеешь… о том, что сделала? – спросила Бренда.
– Сама не знаю, – откровенно призналась Тони. – Зато я твердо знаю, что мысль о равноправном партнерстве приводит меня в восторг, – сказала она с улыбкой.
Бренда открыла бутылку шампанского, и они выпили.
За будущего ребенка Бренды и за то, чтобы Тони еще до сорока лет удалось добиться положения, которого достигают лишь в пятьдесят.
10
Эл предупреждал заранее, что телевидение изменит всю жизнь Элен, но, несмотря на это, она оказалась не вполне готова к тому, что изменения окажутся столь значительны. Сначала она объясняла это тем, что другие люди видят ее по-своему, не такой, как она привыкла себя видеть; но потом она сама себе все объяснила: она стала смотреть на себя другими глазами.
– Элен, угости-ка нас суфле! – кричали строительные рабочие в касках, когда Элен проходила по стройплощадке. В ответ она махала им рукой и приветливо улыбалась, а сама думала, как было бы здорово в один прекрасный день удивить их и действительно подать им огромное суфле.