Совдетство 2. Пионерская ночь
Шрифт:
Что касается футбола, тут разговор особый. Я-то уже ходил с Батуриным и Аликом на матч. Ничего, по-моему, интересного. С верхних трибун поле кажется не больше дорожной шахматной доски, по которой бегают, словно ожив, крошечные пешки, гоняя мяч величиной с гомеопатический катышек. Болельщики (не все, конечно) поощрительно ревут, когда нападающий вдруг прорывается в штрафную площадку, а вратарь величиной с муравья, растопырив руки, мечется между штангами. Он наш – из ЦСКА! Если мяч пойман или отбит, Башашкин и Алик весело выпивают, разлив вино под полой. Если же он пропускает, если раздается
– Не так шибко, ребята! – послышался за спиной жалобный голос. – Уморили!
Я оглянулся. Жоржик, отстав, плелся за нами, тяжело дыша, прикладывая руку к груди и вытирая платком лоб.
– Ты чего, Петрович, последняя рюмка не пошла? – ободряюще спросил дядя Юра.
– Видно, не пошла… – беспомощно улыбнулся дед.
– Ничего, сейчас на остановке кваском освежишься!
11
За деревьями показались белые блочные дома и серая полоска шоссе, по нему мелькали между стволами редкие воскресные машины. Жоржик воспрял, посмотрел на Башашкина с недоумением и вдруг рванул, словно дурачась, вперед, обгоняя всех и смешно хватая воздух руками. Сашка захохотал и присел от восторга, показывая на спринтера пальцем.
– Дед-то у вас спортсмен! – улыбнулся прохожий с лохматой собакой на поводке. – На БГТО сдает?
– Не похоже… – растерялся Батурин.
– Жоржик, ты куда? – вдогонку всполошилась бабушка.
– Что это с ним? Куда полетел? – удивился Тимофеич, обернувшись к сестрам. – До футбола еще час!
Лида с тетей Валей только пожали широкими и острыми плечами пиджаков. Но скоро недоумение сменилось испугом: бегун начал крениться на бок, потом зашатался, запетлял и с треском рухнул в кусты у большой раздвоенной березы. Когда мы, запыхавшись, подбежали, он, страшно бледный, лежал навзничь, одной рукой держась за грудь, а второй царапая землю. Отец, поспевший первым, склонился над упавшим и шарил в его карманах:
– Где этот чертов валидол?! Петрович, куда ты его засунул?
– Жоржик, что с тобой, миленький? – зашлась бабушка, став перед ним на колени.
– Сердце печет… Больно!
– Мама, на нем же лица нет! – ахнула Лида, готовясь зарыдать.
Я посмотрел: лицо, конечно, на Жоржике было, но почти неузнаваемое, серое, как осиное гнездо, а нос, обычно красный, мясистый, побелел и заострился.
– Надо срочно мокрую тряпку к груди приложить и под голову что-нибудь, повыше! – распорядилась тетя Валя и, поискав в сумке, сунула мне в руки вафельное полотенце. – Намочи где-нибудь, скорее?
– В луже?
– А хоть и в луже!
– Погоди, боржом оставался, – напомнил Башашкин и дрожащими руками вылил на ячеистую материю шипящую воду.
Потом, мешая друг другу, расстегнули ему ворот, засунули под рубаху мокрое полотенце, и я заметил, что волосы на груди у деда совсем седые. Тимофеич нашел в кармане трубочку валидола, вытряхнул на ладонь большую белую таблетку и вставил в синие губы Жоржика.
– Под язык! Сейчас отпустит…
– Душно… – Жоржик стал по-детски чмокать, рассасывая лекарство.
Бабушка Маня тем временем сняла со старшей дочери накинутый
– Мама, ну зачем? Потом же не отчистишь. Одеяла есть!
Достав из сумки, она подложила сложенную в несколько раз байку под затылок. А тем временем вокруг собирался народ. Люди шли после пикника к троллейбусу, останавливались из любопытства, скапливались, расспрашивали друг друга, высказывали догадки, сочувствовали, советовали, проявляя отзывчивость и медицинские познания.
– Выпил лишку. Бывает. Отлежится и встанет.
– Да не похож он на пьяного: краше в гроб кладут!
– Не теряйте времени, скорую вызывайте! Немедленно!
– А вы врач?
– У меня брат – врач!
– Пошли! – позвал меня Башашкин, кивнув на дома. – Там вроде телефон был!
– Мусор захватите. – Тетя Валя сунула нам газетные свертки.
Мы побежали к шоссе. На углу в самом деле стояла будка с распахнутой дверцей и выбитыми стеклами, из трубки, болтавшейся на толстом проводе, доносился вместо гудка какой-то скрип. Батурин постучал по рычажку, несколько раз дунул в мембрану, хрястнул кулаком по аппарату и выругался:
– Раскурочили, гады! Надо по квартирам пробежать, может, у кого-то дома телефон есть…
– А вон! – показал я.
– Наблюдательный!
Тот же самый мужик в майке курил, будто и не уходил с балкона. Мы подбежали, попутно бросив мусор в бак, попавшийся навстречу.
– Уважаемый, – крикнул, задрав голову, Башашкин. – У вас есть телефон?
– Откуда? Шестой год в очереди стоим.
– А у кого-нибудь в подъезде есть?
– У Збарских из 67-й. А что случилось?
– Надо скорую вызвать. Человеку плохо.
– Очень плохо! – уточнил я.
– А что так – перепил?
– Нет, сердце.
– Печет и давит! – добавил я.
– А где ж он, бедняга?
– Вот там! – Башашкин махнул рукой в сторону леса.
– Упал! – объяснил я.
– Ага, вижу: лежит. Скверно. Ладно, попробую. Вроде Збарские дома были. Ида Семеновна в булочную выходила. – Мужик бросил окурок в жестяную банку из-под горошка и скрылся.
– А вдруг он умрет? – вслух произнес я то, о чем думал все время.
– Да ну тебя, болтун! – рассердился Башашкин. – Накаркаешь еще. Просто у деда плохо с сердцем. Переволновался: лодку Марья Гурьевна пообещала, а потом сразу сорок одно привалило. Тоже не шутка! Мне ни разу не приходило. У нас в оркестре недавно тромбонист в лотерею ковер выиграл – еле валерьянкой отпоили…
Минут через пять на балкон вернулся повеселевший мужик и сообщил, закуривая:
– Вызвали, все объяснили: где, как и что. Бегите на дорогу – карету встречайте. У нас станция рядом – быстро приезжают.
– Спасибо!
– Не за что! Главное, чтобы выкарабкался. Лежит он у вас как-то нехорошо – даже отсюда видно.
Мы помчались на шоссе, дядя Юра остался караулить неотложку, а меня послал к родне сказать, что врач скоро будет. Народу, пока мы отсутствовали, собралось еще больше, судачили, охали, сочувствовали, советовали сделать искусственное дыхание или дать нитроглицерин.