Совдетство. Узник пятого волнореза
Шрифт:
– Ладно уж, бестолковая, давай сюда – пристрою!
Батурина быстренько познакомила Нинон с бездомным Петром Агеевичем, и они стали прикидывать, где ему лучше остановиться.
– У золовки комната вчера освободилась, но к ней уже едут. Да и удобства у нее, как у всех, во дворе. Ларик, от Алана краля съехала?
– Нет еще, через две недели уматывает.
– Не говори так про отдыхающих! Мы с них живем. Не беспокойтесь, Петр Агеевич, что-нибудь подберем. Но с удобствами в доме вы зря себе придумали. В многоэтажках, конечно, есть, а в частном секторе едва ли. Я лично только у Мурмана видела.
–
– Еще бы! У него отец – судья!
– Председатель суда! – поправил Ларик, надорвал газету, попробовал пальцем острие и зазубрины, поцокал языком: – Класс! Даже у Ихтиандра такой нет. Теперь уж лобан не сорвется!
– Послушай, Петр Агеевич, – твердо сказала Нинон. – Ты, вижу, мужик с деньгами, поэтому двигай-ка прямо в «Апсны» к директору, скажи, так мол и так… У него всегда свободные комнаты есть для хороших людей. Заплатишь мимо кассы – и порядок. Дорого, но зато как ты хочешь: с удобствами и море в окне! Трехразовое питание, биллиард…
– Так и сделаю, Нина…
– Егоровна.
– Нина Егоровна. Только вот освежусь… – Он мечтательно кивнул в сторону вокзального ресторана.
– Правильно, холодное «Имирули» помогает! «Соньку» только не потеряйте где-нибудь! – предостерег Башашкин.
– Юрий Михайлович, не знаю, как у вас, а у нас в потребкооперации пьют, но меру знают, как Засядько, – улыбнулся в предвкушении счастья Добрюха и двинулся к ресторану, держа в одной руке чемоданчик с иностранными наклейками, а в другой – магнитофон, сияющий на солнце хромированными панелями.
Мы посмотрели ему вслед с тем выражением, с каким, наверное, провожают бойца, идущего за линию фронта с опасным заданием и почти без надежды на возвращение к своим.
– Ну, пошли, что ли? – Дядя Юра взвалил на спину бугристый рюкзак. – А то картошка прорастет. Да и в море уже хочется!
– Смотри-ка, не забыл! – засмеялась Нинон, показав ровные белые зубы, и я подумал, что в молодости она была, наверное, очень красивой, не хуже, чем девушка-паж.
– Конечно, помню! – отозвался Башашкин. – Нам вершки не нужны – только корнеплоды!
Мы с Лариком вдвоем еле оторвали от земли «комод» и поволокли, надрываясь. Сумки взяли женщины. Оглянувшись, я увидел, как гостей, приехавших в «Апсны», повели вниз по каменной лестнице к «пазику», ждавшему на обочине шоссе. Фетюк хотел подхватить Зоин чемодан, но Михмат ему не позволил. Я вдруг позавидовал Петру Агеевичу, который тоже будет жить в санатории и, возможно, даже питаться за одним столом с Аникиными. Гога брезгливо отстал от толпы и, заметив Ларика, вяло помахал ему рукой, потом кивнул в сторону удалявшейся студентки и показал большой палец.
– Мой лучший друг! – гордо сообщил юный мингрел.
– Немец?
– Ну да!
– А сколько ему лет?
– Двадцать один.
– Где работает?
– Нигде. Из института свалил, сказал: не интересно. Весной хотели в армию забрать, Мурман отмазал. Шмар на раз подогревает. Ас! Я тебя с ним познакомлю.
– Всю жизнь мечтал!
Когда мы дошли до конца низкой платформы, обрывавшейся прямо посреди путей, сзади послышались рыдающие вопли. Растрепанная пассажирка металась между колоннами, размахивая открытой сумкой, из накрашенного рта, ставшего почему-то квадратным,
– Обокра-а-али! Все деньги вытащи-и-или! О-о-ой, куда ж мне теперь, лю-ю-ди до-о-обрые?!
К ней скучающей походкой уже направился милиционер. Он был, как и все местные постовые, в белой форменной рубахе с короткими рукавами и невероятной фуражке размером, наверное, с зонтик от солнца.
– Цыгане! – с угрюмым удовлетворением определила тетя Валя и снова проверила свой ридикюль.
– Редкий день кого-нибудь не обносят, – вздохнула Нинон. – Такой вот народ рукастый! Я деньги всегда к лифчику изнутри булавкой пристегиваю. От греха!
Не зря, выходит, цыганята кривлялись и строили рожи, они смеялись над нашей доверчивостью, а ведь сами всю дорогу ходили по вагонам, плакались, попрошайничали, предлагали погадать, и люди из сочувствия угощали их конфетами, фруктами, даже куриными ножками. Мне пришла в голову мысль: хорошо бы создать где-нибудь охраняемый район, чтобы там приучать их к усидчивому труду и честности. Я на ходу поделился этим соображением с дядей Юрой.
– Отличная идея, племяш! У тебя не голова, а Дом Советов! – похвалил он, отдуваясь, – Можно в Биробиджан их отправить, по соседству с евреями. Два сапога – пара.
– А кто такой Засядько?
– О, это легендарный мужик, начальник шахты на Донбассе!
И Башашкин, пыхтя от натуги, рассказал такую историю. Сталину кто-то доложил, что Засядько пьянствует на работе. Вождь вызвал его в Кремль, вроде бы для отчета, и между делом наполнил стакан водкой. Тот поблагодарил, выпил не морщась и продолжил доклад. Хозяин минут через десять налил ему еще, шахтер хряпнул, рукавом занюхал и дальше рапортует. Такая же история вышла и с третьим стаканом. Генералиссимус начал сердиться, шевелить усами: мол, правду сказали: тот еще бухальщик! Но когда он хотел налить ему в четвертый раз, тот накрыл посуду ладонью и строго сказал:
– Это лишнее, Иосиф Виссарионович, отец родной! Засядько меру знает.
Вождь засмеялся, хлопнул его по плечу, наградил орденом Ленина и отпустил восвояси.
– Засядько-то меру знает, – ехидно заметила Батурина, слушая наш разговор. – Не то что некоторые…
4. Семья Суликошвили
Мы сошли с платформы и, перешагивая через рельсы, по растрескавшимся шпалам и замусоренной щебенке, перебрались на каменистую тропу, именуемую Привокзальной улицей. Она тянется между железной дорогой и частным сектором. Дома тесными уступами поднимаются по косогору, теряясь в густой зелени. Среди них попадаются старинные сакли, сложенные из плоских желтых камней, но есть и новые сооружения из серых самодельных блоков, а некоторые халабуды состоят из десятка пристроек, прилепившихся неведомо уже к чему и сделанных непонятно из чего. Над буйной растительностью видны порой только крыши, серые шиферные или железные, выкрашенные в самые разные цвета, но чаще в темно-коричневый. И только трехэтажный особняк Мурмана смотрится настоящим дворцом, возвышаясь над всеми, словно орлиное гнездо. Широкую террасу окаймляет балюстрада, а кровля сияет чешуей, похожей на металл, из которого делают самолеты. Нинон называет его «дом под бляхой».