Совдетство. Узник пятого волнореза
Шрифт:
– Дэсять кило картошки выдержит! – гордо обещал продавец. – Мамой клянусь!
Для убедительности сзади на гвозде в безразмерной сумке висел огромный арбуз, но не полосатый, а темно-зеленый и продолговатый, вроде дыни.
Тетя Валя сказала мне по секрету, что такие авоськи в подпольном цеху плетет великий и ужасный Мурман – друг их курортной молодости.
– Вынырнул! Вынырнул! Вон он! – завизжала в окне справа девчушка с льняной косичкой. – Ой, какой большой!
Петр Агеевич оборвал храп, закряхтел, завозился и высунул из-под простыни набрякшее свекольное
– О чем шум? – спросил попутчик, обдав меня кислым перегаром.
– Дельфин.
– Я уж подумал – ихтиозавр. Далеко?
– Кабельтовый от берега, – громко и специально для девушки-пажа ответил я.
– Ого! Мальчик начитался Жюля Верна. Ну, и где ваш зверь? – Чтобы выглянуть в окно, он приподнялся на локтях, и с его багровой шеи свесился на витой цепочке большой золотой крест.
– Это рыба, а не зверь! – возмутилась девочка с косичкой.
– Сама ты рыба! – засмеялся Добрюха. – Ага! Ну, привет, афалина! Действительно, крупный экземпляр!
Метрах в ста от берега то появлялась, то исчезала в волнах черная лоснящаяся спина с высоким изогнутым плавником. Казалось, в море ныряет глянцевый рояль с поднятой крышкой…
Дельфин, словно почувствовав внимание целого поезда, на этот раз почти выпрыгнул из воды, и стала видна его хитрая поросячья мордочка.
– Артист! – похвалил крючконосый Михмат. – Ты видишь, Заенька?
(Если бы родители звали меня на людях «Юранька», я бы ушел из дому!)
– Вижу, – сдержанно ответила девушка-паж.
– Помнишь, в цирке?
– Помню, – еще холоднее отозвалась она, ей, видимо, тоже не нравились сюсюкающие прозвища.
– Какой огромный! – воскликнула пигалица с косичкой.
– Да, мяса много, – поморщился Петр Агеевич. – Но оно невкусное, рыбой отдает…
– Откуда вы знаете? – вскинулась Зоя.
– В войну с голодухи ели… – тяжко вздохнул наш попутчик и взялся за сердце.
– Вы что?! Нельзя есть дельфинов! – чуть не заплакала «косичка».
– Почему же?
– Потому что они умные!
– Умных-то и съедают в первую очередь! – тонко усмехнулся Михмат.
Но тут поезд канул в тесный, сырой и гулкий тоннель, а когда через минуту снова выскочил на солнце, дельфина не было, он остался за мысом, напоминавшим огромного зеленого ежа, лакающего из моря соленую воду. Людям стало неинтересно, и постепенно окна опустели.
Добрюха снова тяжело вздохнул, отыскал в наволочке толстый бумажник, кряхтя, спустился вниз, влез голыми ступнями в сандалеты. На нем была голубая майка с надписью «Спартак» и красные треники с белыми лампасами.
– Ресторан направо или налево? – морщась, спросил он. – Опять забыл.
– Направо, через три вагона.
– Да, верно. Я такой забывчивый стал. Сегодня суббота?
– Сегодня понедельник, – улыбнулся Башашкин, поняв тонкий намек на Аркадия Райкина, и добавил: – Четвертое августа.
– Как летит время! Третий вагон направо, говорите? Дойду. Я же советский человек! Может, примкнете, Юрий Михайлович?
– Нет, спасибо! – самоотверженно ответил Батурин.
– Кто не курит и не пьет,
– Обязательно! – недоверчиво кивнула тетя Валя.
– Сколько нам еще ехать?
– Куча времени! – посмотрев на циферблат, сообщил дядя Юра. – Решили, где сойдете?
– Не знаю. Где понравится… Комнаты везде сдают.
– Выходите в Новом Афоне – не ошибетесь! – посоветовала тетя Валя.
– Хорошая мысль! Славный городок, намоленный. – Он пощупал крест на груди. – Освежусь – и будем решать. За «Сонькой» присмотрите! – Добрюха кивнул на магнитофон, мерцавший в нише над дверью.
Когда Петр Агеевич, въехав плечом в косяк, покинул купе, Батурина быстро накрыла маленький вагонный столик. Доставая из корзины еду, она причитала:
– Как это можно ехать на юг, не зная куда!
– А мы с тобой в молодости как ездили?
– Тоже верно… Но он-то солидный мужчина!
– Может, ему так нравится? Новые места. Приключения…
– Знаем мы эти приключения! Оберут как липку. Крест у него золотой, тяжеленький. За такой головы можно лишиться.
В душном купе запахло вареной курицей, колбасой, помидорами, укропом и малосольными огурцами, купленными на Тихорецкой. Я высунулся из окна по плечи. Вид моря, смыкающегося на горизонте с небом, жалобы мечущихся чаек, горький дым от «титана», затопленного проводницей, и мысль о том, что в соседнем купе едет девушка-паж, которая тоже выходит в Новом Афоне, – все это смешалось в какое-то щемящее чувство ожидания. Чего? Не знаю…
– Юраша, иди кушать! – громко позвала тетя Валя.
– Сейчас… – буркнул я, надеясь, что красивая попутчица через стенку не слышала этого дурацкого – «Юраша».
Я медлил на своей верхней полке, надеясь, что лоснящаяся спина с большим плавником снова вынырнет из волн, и тогда я крикну: «Дельфин!» Пассажиры метнутся к окнам. Зоя тоже выглянет. Я равнодушно покажу пальцем на диковину и, пожав плечами (мол, что за волнения из-за таких пустяков?), спущусь вниз, чтобы поесть. Но минута промедления обошлась мне дорого: кто-то с криком «Берегись!» выплеснул наружу опивки из стакана, и мокрые чаинки залепили мое лицо. Кое-как протерев глаза, я слез с полки и, сшибая углы шатающегося вагона, побрел в туалет – умываться. Тетя Валя, увидев мою физиономию, только охнула, а дядя Юра пошутил, что в жизни лишний раз лучше не высовываться.
– О це жах! – крякнула могучая проводница Оксана, вжимаясь в стену и поднимая над головой, как фонари, подстаканники с желтым чаем. – Ну шо за люди? Талдычишь: ничего в окна не бросать. Без толку!
Едва разминувшись в узком проходе с ее обильной грудью, распиравшей серую форменную рубаху, я оказался перед запертой дверью туалета, оттуда сквозь стук колес слышался плеск воды и напев:
А над морем, над ласковым моремМчатся чайки дорогой прямою.И сладким кажется на берегуПоцелуй соленых губ…