Совершенно несекретно

Филатов Сергей

Гаврилов (у него-то, вопреки общему настрою статьи, фамилия была вне подозрений!) считал, что публикация в «Российской газете» направлена против его избрания в Госдуму, и просил извинения, что невольно причинил мне боль и огорчение. Очень трогательно было это слышать, хотя он здесь, конечно, оказался ни при чем. Но ударили статьей и по нему, ударили подло и безжалостно, и в результате через некоторое время Роман Гаврилов скончался. Уже значительно позднее стало известно, что его (и месяц спустя его отца) отравили — кто-то сводил с ними счеты. Но повязано все оказалось в единый клубок не без службы безопасности.

После прочтения статьи я позвонил В.В.Илюшину и попросил его зайти ко мне. Отношения с Виктором Васильевичем у меня были не

близкими (по-моему, он мало кого подпускал близко), но нормальными, деловыми. Мы оба хорошо понимали друг друга, сознавали, что службой Коржакова ведется работа по нашему разобщению, по насаждению между нами устойчивого недоверия друг к другу, и поэтому старались по возможности не обращать на это внимания, а почаще обмениваться личной информацией.

Вспоминаю нашу встречу с Борисом Николаевичем перед моим назначением руководителем администрации, когда он сказал, что лучше других на этом посту смотрелся бы Виктор Васильевич Илюшин, но сегодня он нужнее в качестве первого помощника. Степень доверия президента к Виктору Васильевичу велика, но и трудностей у него в общении с президентом, видимо, было больше, чем у кого-либо из нас. По характеру замкнутый, немногословный, всегда подтянутый, Илюшин — и это читалось в его глазах — держал в голове много и хорошего, и плохого, много и правдивого, и неправедного.

Через некоторое время он зашел ко мне и после прочтения злополучной статьи заметил:

— Дело зашло слишком далеко, они от вас теперь так просто не отстанут. Это все, как вы сами понимаете, может плохо кончиться. Мой совет — не оставайтесь на виду, уходите, уезжайте куда-нибудь годика на два, глядишь, они на ваш счет успокоятся…

Ни мне, ни Илюшину не потребовалось лишних уточнений по поводу того, кто именно эти пресловутые «они». После разговора я посоветовался с женой и написал заявление об отставке.

Не помню, почему я сразу не отдал заявление, кажется, посоветовал не торопиться А.Н.Яковлев: он считал, что нужно потребовать от «Российской газеты» объяснения по облыжной статье, а С.В.Степашин рекомендовал сначала переговорить с Коржаковым и даже взялся организовать нашу встречу.

Я позвонил Коржакову и попросил его зайти. Вечером он зашел ко мне в кабинет. Был, по-моему, немного разгорячен спиртным, разговор у нас получился длинным, но мало что прояснил. Было ясно: о статье он знает, хотя и клялся, что не имеет к этому никакого отношения. Во время разговора я видел перед собой беспричинно (беспричинно ли?) злобствующего человека, который упорно твердил мне, что да, дескать, Филатов предан президенту, но работает все же только на себя.

Он особенно свирепел, когда я затрагивал тему, связанную с «Мост-Банком». Многим было известно его негативное отношение к этому банку и ко всем, кто был лоялен к нему. В этой же группе оказались и Ю.М.Лужков, и Е.В.Савостьянов. Известна и беспардонная расправа с охраной этого банка, когда Служба безопасности президента в осеннюю погоду насильно уложила ребят на землю в грязь лицом. В то время в прессе была организована и травля Лужкова.

Помню, как-то в один из прилетов Бориса Николаевича за столом в аэропорту зашла речь о напраслине, которую начали возводить на Юрия Михайловича. Борис Николаевич долго слушал и вдруг решительным голосом сказал:

— Значит, так, Лужкова не трогать и всякие провокации против него прекратить.

Я посмотрел в сторону Коржакова: он сидел темнее свеклы, и его маленькие глаза светились злостью.

Мне вспомнилась и записка Коржакова на имя Б.Н.Ельцина о Борисе Хаите, ставшем президентом «Мост-Банка», — я в свое время выписал ему удостоверение как советнику научно-технического совета при Президенте Российской Федерации (по просьбе секретаря этого совета Н.Г.Малышева). Б.Хаита обвиняли в том, что он имеет некие связи с израильской разведкой, а меня — что, будучи на праздновании 1000-летия города Владимира вместе с Ю.М.Лужковым, я (то ли с Лужковым, то ли без оного) стоял с Хаитом на одной

трибуне. Вот так, ни больше ни меньше — стоял себе и стоял рядом, можно сказать, бок о бок с агентом иностранной разведки! Они, видимо, тогда не знали, что мы втроем — Ю. Лужков, Б.Хаит и я — ехали из Москвы во Владимир и обратно в одной машине. Оказывается, его, этого «агента», нужно было лишить возможности ходить на Старую площадь, а не выписывать ему пропуск. Получалось, что жить и работать в России, финансами распоряжаться, руководить крупнейшим банком он может, а вот ходить на Старую площадь — ни-ни…

Глава 8. «МЫ ЗНАЕМ, ЧТО НЫНЕ ЛЕЖИТ НА ВЕСАХ…»

ОКТЯБРЬ-93

…Каждой из политических сил надо отказаться от стремления к монополии на души людей, от самой идеи такой монополии. Нужно сделать это ради России, ради блага живущих в ней людей. Иначе мы никогда не придем к гражданскому миру в нашей Отчизне.

Патриарх Московский и всея Руси Алексий II

События октября 1993 года невозможно отделить от других событий того года. Неоднократные попытки импичмента президенту в начале года со стороны коммунистической оппозиции, уже поддерживаемой Хасбулатовым, фактически явились продолжением войны с президентом на Седьмом съезде народных депутатов в декабре 1992 года, когда оппозиции удалось добиться смены Егора Гайдара на посту премьер-министра. В этой борьбе президент делает попытку в марте введением указа об особых условиях управления вырваться из паутины, которой его окружил Верховный Совет, изменяя под эту ситуацию Конституцию Российской Федерации.

В это же время началось обострение отношений между президентом Борисом Ельциным и вице-президентом Александром Руцким. Поэтому, когда в середине марта 1993 года был подготовлен проект указа об особом управлении, я попросил Бориса Николаевича дать мне некоторое время для согласования проекта с Александром Руцким и Юрием Скоковым, который был тогда секретарем Совета Безопасности. Мне казалось, что всякое отдаление их от общих проблем еще больше могло бы привести к обострению отношений. Но Борис Николаевич засомневался, получится ли что либо из этой затеи, однако, подумав, сказал:

— Хорошо, действуйте, но времени у вас — до четырнадцати часов.

В 14 часов должна была закончиться запись его выступления для телевидения. Я прошел к Руцкому в кабинет, объяснил ситуацию, попросил посмотреть проект указа и поставить свою визу. Сергей Шахрай такую же операцию проводил у Юрия Скокова. Руцкой взял текст, ворча и матюгаясь, начал читать. По прочтении заметил, что такой бред он визировать не будет, здесь сплошные нарушения Конституции и законов, но при этом признал: делать все-таки что-то надо. Я пожал плечами: раз он так считает, пусть возьмет ручку и внесет свои поправки. Он и вправду взял карандаш и начал править текст. При этом мы изредка перебрасывались фразами, когда возникали вопросы по тексту или по поводу правок. В конце концов работа была закончена, и я, взяв текст, вернулся к себе, дав задание напечатать его на бланке указа. Позвонил Борис Николаевич, спросил, где указ. Я ответил, что мы еще работаем, но к 14 часам не успеваем. Он огорчился и попросил, чтобы по окончании работы над текстом проект указа прислали ему на дачу.

Второй раз к Руцкому мы пошли с Сергеем Шахраем. Обстановка около кабинета сильно изменилась — стало больше охраны, атмосфера словно потяжелела. В кабинет нас сразу не впустили, сказали, что там посетитель.

— Кто? — спросил я.

— Посетитель, — повторил секретарь, а у двери на страже уже стоял охранник.

— Доложите Александру Владимировичу, что мы с готовым проектом указа.

Нас, наконец, впустили, и мы увидели за общим столом Юрия Скокова, как всегда молчаливого, но на этот раз еще и очень красного. Так и не сказав нам ни слова, он удалился. Руцкой почему-то взял черновик, который