Совершенно секретное дело о ките (Повести и рассказы)
Шрифт:
Он собирал карабин, через час им со Шкулиным идти на охоту. В леднике осталась только шея от лося, убитого в прошлом месяце. Решили взять еще одного. В помощь Медучину Бровин выделил Петра, тот видел на дальних косах следы. У Медучина пять лицензий, хватит на весь сезон и на зиму останется. Верного решили не брать, чтобы тот не спугнул зверя.
Мало удовольствия
Сидеть без продовольствия.
Ладушки, ладушки, где были?
У бабушки…
весело
— Что-то ты больно веселый, — говорит ему Медучин, — а я, между прочим, сон видел. Вдруг вещий?
— Что еще за сон?
— Будто лось тебя копытом погладил!
— Чо? Правда?
— Ну да. К чему врать без толку.
— О-ха-ха! — засмеялся Шкулин. — Нет такого лося! Тот лось еще не родился али шастает где-нибудь по другим северам! Меньше спать надо, Наука, не будешь тогда глупые сны смотреть!
— Он виноват, что ль, — развел руками дед Тимофей, — приснилось, и ладно. А мне вот чегой-то ничего не снится. Одно время старуха-покойница снилась, а теперь вот совсем я без снов, будто и нет меня.
— Это к здоровью, дед, — успокоил его Бровин, — Сон праведника это называется, потому как ты у нас несть праведник.
— Кхе-кхе-кхе-гм… — проворчал дед, — в прошлом году лучше кашлял… — и пошел готовить охотникам лодку.
…Сейчас, в палатке, Медучин, не может вспомнить, о чем он думал тогда, когда лодка тихо шла в верховья мимо желто-зеленых берегов. Одно он знает — он никогда не переставал удивляться красоте берегов: зеленая стена ивняка и ольховника и редкие нарядные березки, мрачные высокие каменистые обрывы, склоны сопок, поросшие лиственницей и стлаником, и тополя, такие же редкие, как березы, будто только что пришедшие с материка, и красивее тех, материковских, потому что над ними полярные совы, — никогда этого не забыть Медучину; сколько бы раз он ни был в тайге, он каждому тополю говорил «здравствуй», как товарищу, и не стеснялся, что его может услышать Шкулин.
И сейчас, когда все покрыто снегом, тоже очень красиво, это знает Медучин, только надо выйти из палатки, посмотреть. «Посмотреть бы…» — думает он. И опять впадает в забытье.
Очнулся он от яркого света и понял, что в щель палатки бьет солнечный луч. «Раз солнце — значит, морозно. Этот снег уже не растает, — подумал он. — Хорошо бы сейчас на мэрэнтэ, а лодку бечевой по течению…» И еще в связи с мэрэнтэ ему в голову пришла любопытная мысль о том, что он никогда не катался на лыжах, лыжи не были для него развлечением. «Странно… — подумал он. — А почему, собственно, странно? Ну, не ходил на лыжные прогулки, не катался в Солнечной долине, правильно, не занимался лыжным спортом, потому что лыжи и снег — это моя работа. Вот если б я жил на юге, обязательно бы зимой ходил на лыжах и даже стал бы мастером спорта. Ведь плаваю же я мастерски, хотя на пляж попадаю раз в несколько лег… Снег — это уже профессия. Мне совсем нельзя без тундры, это, пожалуй, плохо… Здесь я всегда выберусь, а там, на юге?»
Он смотрел на солнечный луч, и ему не верилось, что его скрутило окончательно. По-прежнему не хотелось есть, но жар сдал, и в голове не шумело, и он думал — дело идет на поправку. Как всякий здоровый человек, никогда не болевший, он прислушался к течению своей болезни, к
Он силился представить, что сейчас делают там, в Избяном, и вспомнил свою недавнюю ссору со Шкулиным, тогда, на охоте. Они разделились, и, когда через полчаса Медучин пришел на выстрелы Шкулина, он увидел мертвую лосиху.
— Зачем ты важенку-то? — тихо спросил Медучин.
Шкулин знал, что никто в тайге не бьет лосих, и молчал, оправдываться было бессмысленно. Так же молча они разделали тушу, погрузили в лодку мясо, а когда пришли в Избяное, им помогали выгружать, и дед, сразу определив мясо, сказал:
— Шкулин небось стрелял?
Медучин кивнул.
— Э-хе-хе, — вздохнул дед и ушел в дом.
И Шкулин, чтобы не попадаться на глаза, пошел к Анфисе, может, она поймет его, заблудшего человека. Анфиса давно уже жила отдельно, там же была и столовая, — так, решили, удобней.
Бровин разжег костер и смолил лосиные ноги для холодца. Делать холодец он не доверял никому, это было его фирменное блюдо. Усталый Медучин перетаскивал из лодки вещи и думал о сне, есть ему не хотелось, он был удручен убийством лосихи. И когда рассказывал деду про охоту, тот слушал, не перебивая. Потом дед Тимофей перевел разговор:
— Мы тут без вас ловили. Мало. Ты что решил?
— Завтра будем ставить загородку. На Лучистом. Я сам буду ее ставить. И акт составлю на себя.
— Сам себя штрафовать будешь? — спросил дед.
— Не знаю. Составлю акт и объяснительную. Пусть в инспекции разбираются.
— Должны понять, — с надеждой сказал дед.
— Лишь бы люди поняли…
— Бог простит, — улыбнулся дед.
— Одна надежда, — засмеялся Медучин.
И вдруг ему удивительно легко стало: решение принято, и гора свалилась с плеч, и люди о нем доброе скажут, может быть, скажут. Откуда им знать, как на их столы пришла рыба?
— Не боишься? — спросил лукаво дед.
— От мандраже — помет в драже, ладушки, ладушки, — пропел Медучин. — Мало удовольствия сидеть без продовольствия… Дан прогноз — не вешать нос! — и дальше весь шкулинский набор.
Дед ласково потрепал его по плечу:
— Храни тебя бог!
— Да ладно, — махнул рукой Медучин.
Вдруг дверь соседнего дома распахнулась, и на крыльцо выскочила растрепанная Анфиса, раскрасневшаяся, в порванной кофточке, глаза — черные молнии, свирепые — не приведи господь!
— Что случилось? — оторопел Бровин.
— Шкулин ваш… пристает… рукам воли много…
На крыльцо следом выскочил Шкулин с изрядно поцарапанной физиономией.
— Ну, картина! — развел руками дед.
— Ах ты, гад! — кинулся к Шкулину Бровин. — Бабы захотелось! Я те покажу! Будешь с медведем в жмурки играть!…
Руки его были заняты лосиными ногами, и он выглядел очень комично. Но ему было не до шуток. Со всего маху он огрел Шкулина лосиной ногой. Тот бросился бежать. Бровин еще раз перетянул его ногой вдоль спины. Шкулин упал.