Совершенство – подводный остров
Шрифт:
– Честно скажу, я начинаю глубоко страдать, – признался Сафаров,– не потому, что вы несёте околесицу. Мне плохо по той простой причине, что я, действительно, многое о себе не помню. Не могу вспомнить.
– Может быть, это к лучшему. Ты ведь допускаешь, что твоя прошлая жизнь была не совсем… что ли, похожа на человеческую. Тебя оберегают от того, Алексей, чтобы ты не сошёл с ума. Высшие Силы так поступают.
– А вас не оберегают, Виктор Захарович? Вы запросто рассказываете мне о том, чего с вами не происходило и не могло происходить.
– Как знать.
– Но мне сейчас хочется выбраться отсюда и стать самим собой, – откровенно сказал Алексей. – Мы должны добраться до того мира и места, в котором и должны находиться. Но сейчас, как никогда, хочется жить и жить!
– Когда именно так и происходит, то ты существуешь не напрасно… в данной оболочке. Самые мощные конструкторы-элементалы создают добрую иллюзию постоянства. Не всегда всё красиво во многих мирах. Но это и не так важно.
– Я чувствую… какую-то несвободу, полную зависимость от странных обстоятельств.
– Вот именно. Я с тобой согласен, Алексей. Поэтому я тоже пришёл к мнению, что нам для начала стоит попробовать бежать с проклятого судна под названием «Дриада». Хотя десять минут назад я считал иначе. Я понял окончательно, почему так происходит. Мы – результат чьего-то эксперимента. Но ведь мы существуем не для того, чтобы считаться чьими-то рабами или подопытными крысами.
Алексей вопросительно посмотрел на Таволгина. Неужели, на самом деле, всё так плохо? Ведь, возможно, он, Сафаров просто поддался мощному внушению старого и доброго человека, который возомнил себя профессором, и тот теперь крутит его слабым сознанием так, как ему желается. Беззлобно, просто так.
Скорей всего, он, именно, и экспериментирует, а не кто-то другой.
– Тревога на душе. Здесь кому и как повезёт, – сказал Сафаров. – Одному суждено неплохо и содержательно жить, а кому и волком выть. Надо бежать отсюда. Я согласен. Но ведь мы кому-то должны прийти на помощь. Вы же говорили об этом там, на пустыре. Как быть с этим?
– Мы должны совершить побег только для того, чтобы обдумать свои дальнейшие шаги. Сейчас мы находимся под явным и опасным влиянием. В таком положении от нас мало пользы.
– Наверное, так.
– Почему-то мне пришли на ум такие вот замечательные строки. «Я помню чудное мгновенье. Передо мной явилась ты, как мимолётное виденье, как гений дивной красоты». Помнишь? Нет? Понятно, помнишь. Это Пушкин. К сожалению, я не был знаком с Александром Сергеевичем, – пояснил Таволгин. – Я в образе профессора Таволгина жил чуть попозже его. Теперь я опять, как бы, геронтолог… Кем только мне ни приходилось появляться на свет. А Пушкин ведь совсем не такой, каким его изображают… Это я чувствую. Он не всегда и не везде был в себе уверен. Сомневался.
– Только круглый дурак никогда и ни в чём не сомневается, а себя считает верхом совершенства. Да ведь и здесь, всего лишь, поэзия, – Алексей был определённо настроен скептически. – А в реальной жизни всё совсем иначе. Не знаю. Но мне, именно,
Выдающий себя за профессора Таволгин откровенно засмеялся. Они, явно, не совсем друг друга понимали.
Погода над океанским простором начала портиться. Усилились порывы ветра, влажного, но пока ещё обжигающего, горячего. Приближался, если не шторм, то что-то, на него похожее. Сафаров и Таволгин решили провести время за шахматами в каюте профессора. Рядом с ними была и Маргарита-Эльза. Она во время игры почти не проронила ни слова.
Щеглова пыталась вспомнить, что-то важное, едва уловимое в сознании. У неё ничего не получалось.
Загадок всё больше
Проснулся Таволгин ранним утром. Наскоро умывшись, он поднялся на палубу. Здесь, похоже, происходило что-то странное. «Дриада», слегка покачиваясь, стояла посреди безбрежного океана. И это встревожило пассажиров. Они с волнением останавливали матросов и представителей командирского состава судна. Задавали им на чисто русском языке один и тот же вопрос: «Что происходит?». Но моряки загадочно улыбались, разводили руками.
Низкорослый, но плотный и жилистый японец обхватил руками одного из матросов и что-то торопливо и сбивчиво говорил ему. Разобрать было сложно. Здоровенный матрос пытался вырваться из его стальных объятий, но получил несколько чувствительных ударов ребром ладони в область живота.
Моряк, с гримасой от неимоверной боли, но саркастической улыбкой, выхватил из-за пазухи робы пистолет и выстрелил в насевшего на него пассажира. Сын Страны Восходящего Солнца, зажав ладонями рану, упал на палубу. Истекал кровью.
Пассажиры обомлели от ужаса и удивления. Истошным голосом закричала женщина, стоявшая рядом с Таволгиным. Из кают-компании к собравшимся в сопровождении двух матросов-великанов вышел, тоже немалых размеров, моложавый капитан судна.
– Дамы и господа, – обратился он к присутствующим, включая и тех, кто, ещё ничего не понимая, спросонья выбирался на палубу, – как вам не совестно поднимать шум, да ещё в такую рань? Вы мешаете отдыхать другим пассажирам и тем, кто не бодрствует после ночной вахты!
– Позвольте, позвольте, уважаемый! – Таволгин вступил в спор с капитаном. – На судне совершенно убийство. А лично вы так себя ведёте, как будто ничего не произошло.
– Тот, кого убили, по вашему представлению, – капитан не сомневался в своей правоте, – будет жив и здоров, весел и счастлив. Уверяю вас! По сути, никто и никого не убивал.
Капитан дал знак рукой матросам, которые уже подкатили к трупу на длинной тележке большой металлический ящик.
Они положили туда бездыханное тело несчастного, закрыли крышку над ним, плотно прикрутили её к своеобразному гробу болтами.