Совершенство техники
Шрифт:
Если мы обратимся к кинематографу, то увидим, что человек на экране действует в условиях механического театра, он попадает здесь в ловушку оптического механизма и не может вырваться из плена, поскольку на нем основана самая возможность этого зрелища. Можно сколько угодно совершенствовать кино в смысле усиления иллюзии, можно сделать его объемным или цветным, но все эти усовершенствования носят механический характер и ограничены теми пределами, в которых действует механика. В кино все — движения, голос, музыка, сопровождающая действие, — воспроизводится механическими средствами. В общем впечатлении чрезвычайно важную роль играет иллюзия зрителей. Ведь зритель соглашается принимать мелькающие перед ним на экране тени за настоящих живых людей и верить, что они в самом деле произносят слова, которые он слышит. Зрительскую иллюзию не разрушает ни то, что он видит перед собой не настоящих людей из плоти и крови, ни то, что он вместо живых голосов слышит механические звуки. Иными словами, зрителя раздражает не механический характер зрелища, а только его техническое несовершенство.
Всякий по себе знает, что фильм невозможно смотреть по многу раз, как театральный спектакль, что эффект фильма гораздо быстрее оказывается исчерпанным, время действует на него особенно губительно. Одну и ту же пьесу можно играть сколько угодно, и каждое представление будет чем-то отличаться от других; фильм же при каждом показе остается механически одинаковым. Театральная пьеса постоянно меняется в зависимости от работы актера,
Но в таком случае, могут нам возразить, нужно всеми средствами усиливать зрительскую иллюзию, нужно постараться еще лучше скрыть механику, чтобы создать впечатление реальной жизни и правдоподобия, как бы не зависящих от аппаратуры. Однако такие попытки не могут идти дальше некоторого предела, так как от механизмов тут никуда не денешься. Этот способ тут совсем не годится: для кинематографа выгоднее совершенствовать свой технический механизм, не пытаясь это завуалировать. Например, можно играющего в фильме человека превратить в машину, заменив его фигурками, специально созданными художником для данного фильма, чтобы в нем действовали уже не люди, а маленькие автоматы. Многим эта идея покажется парадоксальной. Между тем американцы, у которых нам в этой области еще многому предстоит научиться, давно уже ввели в обиход такие фильмы, и они пользуются у публики большим успехом. В этих фильмах, правда, ощущается некоторая бессвязность и развитию действия порой недостает логичности, потому что еще не хватает умных рисовальщиков, которые понимали бы, как нужно работать в этом новом жанре. Но и то, что есть, уже показывает, чего можно ожидать в этом направлении.
42
Каждая остановка механического движения вызывает у технически организованного человека ощущение невыносимой пустоты. Чувствуя себя не в силах жить с этим ощущением, человек стремится избавиться от него при помощи усиленного движения. Хотя он и вздыхает, жалуясь на неумолимую организацию времени, которой подчинен его день, и проклинает рабочий механизм, в который включен, но в то же время не может без него обходиться и вновь возвращается к нему в своих развлечениях. Движение обладает завораживающей притягательностью. Буквально наркотическое действие оказывают на человека быстрое движение, рекордные скорости. У человека вырабатывается потребность в таком движении как в постоянном стимуляторе, дающем ощущение бодрости. Ему все время требуется ощущать, что вокруг что-то происходит, ощущать свою причастность к какому-то активному мероприятию. Отсюда проистекает ненасытная потребность человека в новостях, которую не способна утолить ни одна ротационная машина. Его представление о жизни носит динамический характер. Человек оценивает ее по степени витальности, но эта высокая оценка витальности на самом деле представляет собой выражение голодной неудовлетворенности жизнью, которая мучительно и остро ощущается массами. Жизнью теперь правит голод, его снедающая энергия. Человек, все время алчущий впечатлений и приключений, алчущий новых переживаний, не может без постороннего вмешательства поддерживать жизненный тонус. Ощущение слабости, бессилия, усталости охватывает его, когда ослабевает импульс, сообщаемый механическим движением, — жизнь теряет смысл, когда человек чувствует, что уменьшился приток моторной энергии, которая приводит его в движение. Депрессивное состояние овладевает человеком тогда, когда мертвое время проникает в его сознание. Движение связано с потреблением, и там, где потребление становится ограниченным, усиливается чувство голода. Тотчас же человека охватывает скука и появляется потребность в новых ощущениях, желание встряхнуться. Человека мучает страх, что мертвое время, которое он должен переварить, само его поглотит и переварит, и, стремясь избавиться от этой снедающей тревоги, человек ускоряет темп движения. Ускоренный темп пробуждает в нем обманчивое ощущение наполненной жизни и опьяняет его, порождая чудесные иллюзии. Он преклоняется перед беззаботной, мощной, пульсирующей жизнью, но остается в своем преклонении безвольным человеком, наслаждающимся иллюзией. Мертвое время смеется над ним. Ведь он не понимает, что механическое движение, которым он наслаждается, само по себе пусто, тем более пусто, чем оно стремительней. Человек сам наделяет механическое движение самоценностью за то, что оно дает ему приятные ощущения. Возможно, механическое движение кажется человеку благодетельным, потому что спасает его от необходимости задуматься о себе, ведь мыслить, согласно Аристотелю, означает страдать, и процесс мышления не может состояться без страдающего разума, так что мышление — дело болезненное, и этой неприятности можно избежать, бездумно отдаваясь на волю механического движения. И действительно, мы постоянно наблюдаем наркотическое действие механического движения. Им пронизана вся атмосфера больших городов, которая дышит сновидениями. Эта атмосфера сочетает в себе напряженность сознания и погруженность в фантастические мечты. Сознание гонщика, летчика, водителя трамвая бодрствует, но эта бодрствующая часть составляет лишь узенький сектор, со всех сторон окруженный ночным мраком и фантастическими видениями. Это своего рода функциональное бодрствование, когда внимание направлено на функционирование аппаратуры. Но чем сильнее односторонняя концентрация сознания, тем уже его зона. Поразительно, как мало замечает прохожий, в особенности когда попадает на оживленные улицы большого города, где все его внимание сосредоточено на соблюдении правил движения. Он ведет себя бдительно, так как от автоматически движущихся машин исходит постоянная угроза его жизни. Но в то же время движение действует на него усыпляюще, и он нередко вздрагивает, точно проснувшись, когда его функциональный ритм чем-то нарушается.
С этим связано ощущение ирреальности, невозможности и неестественности окружающей действительности, которое иногда, словно молния, пронзает человека в большом городе. Впечатление какой-то подводной жизни все чаще отмечают наблюдательные люди. Жизнь в больших городах протекает точно под куполом водолазного колокола, а широкие окна какого-нибудь кафе или конторы кажутся аквариумами. Это странное, весьма неприятное впечатление связано с автоматизмом движения, являющегося как бы продолжением наблюдаемых нами плавно скользящих механических рефлексов, которые придают движению сходство с миром амфибий. Современные большие города так же странны и удивительны, как большие города древности, о которых сохранилось предание. Если бы здесь оказался человек другой эпохи, не имеющий представления о современной технике, то, спросив себя, какие здесь властвуют силы, он, наверное, ответил бы так: самые могущественные и самые зловредные демоны.
43
Одна из аксиом естественнонаучного мышления гласит, что законы природы стабильны, неизменны и подчиняются вечной механической закономерности. Вера в научный прогресс предполагает существование таких законов, которые не претерпевают никакого развития, — застывших и надежных субстратов, которым свойственна всеобщая механическая значимость — таких как, например, закон каузальности. Одни и те же причины должны всегда вызывать одинаковые следствия. Ученый, осмеливающийся
94
Религиозный человек (лат.)
Связывать с состоянием механического совершенства какие-то представления о гармонии, предполагать возможность политической и социальной идиллии там, где ей никогда не бывать, — все это чистой воды фантазерство. Представление о том, что где-то в будущем нас ждет мир, благоденствие и счастье, — это такая же утопия, как надежды на то, что технический прогресс одарит нас досугом, свободой и богатством. Представлять себе дело так значит примирять непримиримое. Машина — не благое божество, одаривающее людей счастьем, а век техники не завершится очаровательной и мирной идиллией. Власть, которую нам дает техника, во все времена оплачивается дорогой ценой человеческой крови и нервов, в жертву ей приносятся гекатомбы человеческих жизней, так или иначе угодивших в кручение колесиков и винтиков работающей машины. Расплатой за нее стали отупляющие условия трудовой деятельности (в этом отношении они достигли в наше время крайних пределов), механическая работа ради заработка, автоматизм рабочего процесса и зависимость рабочего от этого автоматизма. Расплатой стала и повсеместная духовная опустошенность, которая распространяется всюду, куда приходит механика. Лучше всего отбросить все иллюзии относительно благодеяний, которые готовит нам техника, и, в первую очередь, иллюзорные мечты о спокойной и счастливой жизни, которые связывают с ее развитием. Техника не владеет рогом изобилия.
На самом деле намечается нечто совершенно иное. Поскольку техника предполагает хищническую добычу природных богатств, поскольку ее прогресс сопровождается все усиливающимся их расхищением, представляется совершенно очевидным, что достигнув состояния совершенства, она будет производить расхищение самым интенсивным образом и на самую широкую ногу, организовав его в планетарном масштабе и реализуя самым рациональным способом. Растратное хозяйствование должно принять тогда такой размах, который, очевидно, мы недолго сможем выдержать. Как ни велики опустошения, вызываемые хищнической добычей полезных ископаемых и безжалостной эксплуатацией почвы, которая, как это можно наблюдать на примере Америки, приводит к образованию пустынь, однако истощение месторождений и иссякание вычерпанных источников все же не главная причина приближающегося конца. Растратное хозяйствование носит тотальный характер, распространяясь также и на техническую организацию живых людей. Становится все очевиднее, что расточительная трата ресурсов, которая происходит во всех областях техники, принимает такие размеры, что человек не выдерживает этих нагрузок; техника требует от него такого перенапряжения всех сил, которое превосходит человеческие возможности. Признаком этого перенапряжения является конвульсивность движения в духовной и в физической области, уродливые судороги которого свидетельствуют о тяжести испытываемого давления. Повсеместно мы наблюдаем напряженное форсирование усилий. А за этим должна последовать та реакция, которая всегда наступает вслед за волевыми и нервными эксцессами. Изнеможение, апатия и тупая подавленность.
Наступление такой реакции дает ключ к пониманию идей, связанных с тотальной мобилизацией и тотальной войной. Эти идеи, какие бы возражения не выдвигали против них их противники, имеют под собой разумные основания, поскольку точно отражают то положение, в котором мы находимся. Они заслуживают пристального внимания и серьезного отношения, на которое вправе рассчитывать всякая серьезная мысль, какой бы горькой она ни была и какие бы тяжкие выводы из нее ни следовали. Для возражений, выдвигаемых против идей, связанных с тотальной мобилизацией и тотальной войной, характерно, что все они подходят к вопросу не с того конца.
Что означает выдвижение лозунга тотальной мобилизации и раздавшиеся вдруг призывы к тотальной войне? Чем отличается тотальная война от других войн? В XIX веке у классика военной теории Клаузевица даже не упоминается о такого рода войне. В своем определении войны Клаузевиц, правда, говорит, что ей присуща тенденция к крайнему насилию, что насилие не имеет пределов, и называет три разновидности взаимодействий, каждое из которых приводит к крайним последствиям, но вслед за этим он говорит также о модификациях, которым под воздействием реальных условий подвергается тенденция к применению крайнего насилия, о тех реальных возможностях, которые осуществляются в реальных жизненных обстоятельствах вместо крайностей, присущих абсолютному характеру понятий. Для военных теорий Клаузевица характерно то, что они принадлежат эпохе, когда еще не могло быть отчетливого представления о невероятных возможностях развития технической организации. Такого представления не могли дать наполеоновские войны. Уже этим объясняется, почему Клаузевиц, говоря о ведении войны, рассматривает ограниченные средства и цели. Тотальная война — это такая война, которая предполагает наличие тотальной технической организации. Этот тип войны, как явствует из его определения, не признает никаких ограничений в выборе средств и целей военных действий. Очевидно, это такая война, с которой коррелирует не что иное, как тотальное уничтожение, и именно это качество все отчетливее проступает в ее описаниях, которые мы находим у современных военных теоретиков. Эта война тотальна не только с точки зрения подготовительных мер, стратегических и тактических средств и целей, она тотальна также в смысле идеи беспощадного уничтожения, не желающей знать никаких ограничений. Этой идее вполне соответствуют и средства уничтожения, которые, как мы уже отмечали выше, приобретают благодаря достижениям технического прогресса неограниченную разрушительную способность и в пространственном, и в количественном отношении.