Совьетика
Шрифт:
Положение усугублялось тем, что маме в Ирландии решительно не понравилось. Список ее претензий, кроме «дома-чужого подвала» включал:
А) В Ирландии «бесполезное море» – потому что здесь так холодно, что в нем нельзя купаться; здесь «ничего нет, кроме скал и мохеровых овец на них»;
Б) Ирландцы – трепачи и вообще легкомысленные люди, потому уже, например, что зимой дети у них ходят по улице с голыми коленками;
В) Ирландцы много пьют, и у них нет других развлечений в жизни, кроме пабов;
Г) Ирландцы – расисты, потому что одна полусумасшедшая бабушка говорила им на улице что-то про Африку (английского моя мама не знает) и показывала при этом пальцем на Лизу;
Д) В Ирландии правостороннее движение;
Е) В Ирландии невозможно найти в магазинах
А еще она заявила, что ирландцы напоминают ей героев песни Андрея Миронова в «Бриллиантовой руке»:
«Весь покрытый зеленью,
Абсолютно весь,
Остров Невезения в океане есть
Остров Невезения в океане есть,
Весь покрытый зеленью,
Абсолютно весь.
Там живут несчастные люди-дикари,
На лицо ужасные,
Добрые внутри…» – и далее по тексту.
…Знаете что? Я согласна с Карлсоном: «если человеку мешает жить только ореховая скорлупа, попавшая в ботинок, он может считать себя счастливым!»
Каждый день я приходила с работы выжатая 150 звонками как лимон – и получала вместе с тарелкой картошки очередную порцию маминых насмешек над ирландцами и возмущения ими.
Я по собственному опыту знала, как паршиво может чувствовать себя человек в чужой стране и поэтому пыталась объяснить маме, как с этими своими чувствами бороться, чтобы жить было легче: ведь это же в твоих собственных интересах! Надо концентрироваться не на плохом, а на хорошем ( как бы немного его ни было). На том, зачем ты, собственно, здесь. Не надо зацикливаться на мелочах, обижаться следует только на вещи непростительные. И главное – если ты в этой стране временно, а не постоянно, если тебя гнетет сама общая обстановка, надо себе все время напоминать, что это не навсегда.
В первый год все тебя удивляет в новой стране, все тебе в новинку, все интересно. На второй год все то же самое, что так удивляло и занимало тебя год назад, начинает ужасно раздражать. Все кажется неправильным, все сравниваешь с тебе привычным. Если это самый первый твой опыт жизни за границей, то чаще всего именно на этом этапе «свое» начинаешь восприминать как единственно правильное. В Нидерландах я довольно быстро перестала это делать: я вовсе не говорю, что «наше» – это единственное допустимое в мире, но при всем моем уважении к «хозяевам» я хочу иметь право оставаться сама собой. Больше того: это не мы, а Запад сегодня ведет себя в планетарном масштабе так, словно его образ жизни, правила и нормы – единственно правильные для всей Земли. Это он навязывает их нам руками ельциных, дювалье, гавелов и пиночетов (а если не получается, то своими бомбами и танками!); это он лишает нас нашего образа жизни и нашей уникальности – и именно все это выдавливает людей из нашей собственной страны как зубную пасту из тюбика. Это западные «миссионеры» из всяких НПО пытаются нас учить, как нам жить в нашей собственной стране и как у нас должны проходить выборы.
Чувствуешь себя загнанным в угол: ни дома жить невозможно в соответствии со своими взглядами и убеждениями, ни бежать некуда. (Пытаться садиться на шею преданным твоей же страной кубинцам и корейцам было бы просто бессовестно, потому эти страны не в счет.) Солженицыным, Щараньским и прочим представителям ничтожного меньшинства нашего многомилионного населения хотя бы было куда бежать, раз им так не нравилось в СССР!
Ну, а потом… потом или ты к новой жизни привыкнешь и перестанешь воспринимать ее в штыки («Отчего же не жить как-нибудь?» – говаривали, помнится, гоголевские запорожцы), или же она станет совсем невыносимой для тебя, как стала для меня моя жизнь в “ons kleine kikkerlandje ”. И тогда уже время снова паковать чемоданы…
Но дело в том, что мама вовсе не хотела ждать год. Не хотела даже попробовать настроить себя так, чтобы ей же было легче – по какой-то непонятной мне причине она любила по-настоящему упиваться собственным недовольством. Я пыталась говорить себе, что это мама устала. Что ей надо отдохнуть, чем-то развлечься, выспаться. Я покупала ей билеты на знаменитый ирландский «Риверданс»; уводила Лизу погулять, но ничего не помогало. Создавалось впечталение, что мама
Мне становилось все тяжелее. По-моему, люди в семье должны помогать друг другу в трудную минуту -как это делали мои бабушка и дедушка -, быть друг другу надежным тылом, а не стараться дотопить тонущего. Каждый день, возвращаясь домой, я чувствовала, как меня в очередной раз окунают в прорубь с головой. Казалось, мама даже не вспоминает о том, что вообще-то мы с ней здесь ради поисков Лизиного лечения. Расисты ирландцы или нет, но пока еще ни один из них не заявил нам как наша отечественная постперестроечная врачиха: «Может, это у нее вообще наследственное; ведь всякие мулаты и прочие так плохо еще изучены». Ну точно фрекен Бок из мультика про Карлсона – «будь осторожна, собака нестерильна!»…
Стресс дома начал сказываться на моей работе. Пока еще я держалась – мои статистические данные (количество принятых звонков, их длительность и пр.) оставались безукоризненными -, но my fuse was becoming shorter and shorter . Моя начальница Клодетт – не говорящая по-голландски, хотя у нас был отдел Бенилюкса, загорелая блондинка-валлонка, приезжавшая в офис вся в черной коже, на “Harley Davidson”- разбирая со мной результаты очередной недели, не нашла никакого повода для недовольства, но тем не менее сказала обиженным голосом с какой-то даже ревностью: «А за экзамен по техобслуживанию у тебя балл более высокий, чем у меня был!»
Зачем она мне это сообщила, не знаю. Если бы не сказала, я бы и не знала.
Но с тех пор мне начало казаться, что Клодетт ко мне цепляется по мелочам.
Радость от работы потухла. Мы, контрактники, выполняли всю ту же работу, что и постоянный персонал, но им в конце каждого квартала платили бонусы, а наши забирало себе агенство, которое нас в эту фирму трудоустроило и считалось нашим работодателем. Наступил такой момент, когда агенство не начислило нам зарплату в положенный день (да-да, такое бывает не только в ельцинской России! Это только в СССР ничего подобного быть не могло). Мне в этот день надо было платить за квартиру, и я закатила агенству большой скандал. Дело разрешилось чисто по-ирландски: мне одолжил нужную сумму до понедельника один из коллег, работавший не на агенство и поэтому получивший свои деньги вовремя – в присутствии свидетелей (мог бы взять расписку, раз не доверяет!) . Через некоторое время я поняла, что надежды на постоянный контракт через год, которыми нас все это время манили, как кроликов- морковкой, призрачны: в фирме начали поговаривать о сокращении даже постоянного персонала. Многие коллеги уже всерьез поговаривали о возвращeнии домой в Нидерланды. Мне возвращаться было некуда- значит, пришло время начинать искать новую работу…
Маме тем временем надо было продлевать визу. Мы пошли в офис на Харкурт стрит, и тут оказалось, что продлить ее нельзя: для этого маме надо ехать обратно в Россию! Хорошо им говорить, а что нам делать с Лизой? Отпуска у меня больше не осталось, Джозефина была мне больше не по карману. Жизнь зашла в тупик, выхода из которого я не находила.
В отчаянии я позвонила Джозефине и рассказала ей, что случилось.
– Ой, как там моя Лизочка? – обрадовалась мне Джозефина как родной,- А Нора как раз сейчас в Дублине! Она уволилась из посольства и на днях уезжает в Грецию. Слушай, давай завтра вечером встретимся втроем, а?