Советник Аида

Мишарин Борис Петрович

Коленька, ее милый Коленька... Его мальчик звенел камертоном, входя в самую глубину чувственного наслаждения, и она то ласкала рукой оставшееся снаружи, то вдавливала в себя его ягодицы, подрагивая от чувств и стонала от наслаждения. Юность... она бы отдала за нее все свои миллиарды. Но бездарно растраченную молодость уже не вернуть.

Дубогорова накинула халат на мокрое тело и вернулась в спальню. Николай еще посапывал носиком лежа на животе с откинутым одеялом. Двум разгоряченным телам было не до одеял, и она ушла в душ, не прикрыв его. Теперь она любовалась юным телом при дневном свете и охваченная новым желанием склонилась над ним. Николай, почувствовав ее, произнес, не открывая глаз:

– Ты пахнешь горным ручейком и чистотой...

Он

притянул ее к себе и вновь овладел женщиной снизу, перевернувшись только тогда, когда мальчик перестал стучаться в ее душу. Стиснув ладонями груди, он поводил язычком по соскам и бросил коротко:

– Я в душ.

Она осталась лежать на кровати, млея от счастья. Не хотелось вставать, не хотелось ни куда идти, так бы и лежала с ним целыми сутками, не выходя из спальни. Но пришлось накинуть халат и снова идти в душ. Промежность от напряжения немного побаливала, но это было труднообъяснимое и приятное чувство.

Завтракали они вдвоем на веранде. Дубогорова вся прямо светилась от счастья и не могла насмотреться на своего Николая. Она не только влюбилась, но и гордилась им. После прошедшей ночи он мог бы потребовать себе каких-либо льгот. Но он даже не заикался о привилегиях и вел себя предельно скромно и тихо.

– Дмитрия нет с нами, и ты не спрашиваешь о нем, - поинтересовалась хозяйка.

– Елизавета Максимовна...

Она сразу же перебила его:

– Лиза, для тебя я Лиза и на "ты".

– Хорошо, Лиза, понятно, что ему здесь не место, и ты отправила его обратно в общежитие. Каждому свое - он в детдоме в стрелялки играл, шкодил помаленьку и слабых обижал. А я старался заняться самообразованием, никто нас там танцам не обучал, книг мало, но был слабенький компьютер, который не поддерживал игрушек. Но можно было читать книги, заниматься самообразованием и этот компьютер почти никого не интересовал. На уроках дают знания, а получать их дополнительно никто не хотел. Никого не интересовало, например, для чего в ресторане подают большую тряпичную салфетку, что бумажной можно вытирать губы, а ей только промокнуть. Никого не интересовали книги Виктора Гюго, Александра Дюма, Конан Дойля, исторические романы про Петра Первого, "Тихий Дон" Шолохова и многое, многое другое. Но американские боевики о садизме, жестокости и лжи смотрели все. До сих пор не понимаю, как по существу антироссийские фильмы не сходят с наших экранов. Я не удивлен, что Рукосуева здесь нет.

Это хорошо, подумала Дубогорова, что Николай считает Дмитрия вернувшимся в общежитие. Еще, когда она уходила первый раз в душ, она отдала команду тихо передать Рукосуева тетке обратно. Но та не повезет его в общагу, она продаст его одной бальзаковской дамочке. И она не завидовала Дмитрию - здесь он мог иметь все, а там станет сидеть на цепи. На самой обыкновенной цепи, как собака. А дамочка станет иметь его с наручниками, хлыстом и другими садистскими средствами. Она госпожа и будет заниматься сексом в роли учительницы и провинившегося ученика. Или медицинской сестры, ставившей укол привязанным к бедрам фаллосом в незатейливый зад больного. Позже его снова вернут тетке, которая уже теперь продаст его на органы. Все это Дубогорова знала, и сама применяла насилие. Но только в том случае, если молодой мужчина отказывался с ней спать добровольно. Его привязывали к кровати, и она занималась с ним сексом в свое удовольствие. Позже мужичек поступал к бальзаковской даме с последующей передачей на органы. Но парней, кто спал с ней добровольно и позже желал уйти, она отпускала, давала денег и отпускала.

– Я слышала, что ты хотел получить профессию каменщика или бетонщика?
– спросила неожиданно Елизавета.

– Да, для детдомовца и это было бы счастьем, - ответил он без всякой наигранности.

Дубогорова смотрела чуть вбок и Николаю показалось, что ее взгляд стал каким-то невидящем и стеклянным. Прошло больше минуты прежде чем она повернулась к собеседнику и произнесла:

– Ты говорил о симбиозе, Коля... С природой ничего не поделать,

и я уже давно стареющая женщина. Доктора, кремы, примочки, растворы бессильны против набегающих лет. Мы можем заключить с тобой устный контракт. Я тебя одеваю, обуваю, кормлю, пою и обучаю. Ты поступишь в университет на выбранную специальность, по окончанию устроишься на приличную работу, квартиру и машину я тебе тоже куплю. После университета еще будешь со мной три года, это будет, как в советское время, отработка. И потом свободен, как ветер. Но если захочешь остаться - я возражать не стану.

Евлампиев, примерно, предполагал о подобном предложении, и оно не свалилось, как снег на голову летом. Восемь лет - это совсем не малый срок. Она молодится, но будет стареть с каждым годом все больше и больше.

– Я полагаю, что у меня выбора нет, - ответил Николай, - но я совсем не знаю тебя, Лиза. Как у тебя обстоят дела с гипертрофированной ревностью? Учеба в университете предполагает общение со сверстницами...

– Ты весь какой-то советский, Коля, сейчас таких не производят уже, - задумчиво произнесла она, - но я этому рада, раньше подлости было гораздо меньше.

– У простых людей - да, согласен.

Елизавета посмотрела на него пристально и отвернулась.

– Ты динозавр, Коля, и лучшие отношения между людьми остались в советском периоде. Но кто-то возразит мне сразу, скажет о цензуре, расстрелах и прочих действиях Советов. А я бы ответила, что вседозволенность хуже цензуры, а таких, как Немцов, царство ему подземное, Навальный, Дадин, Касьянов... необходимо ставить сразу к стенке. Это мое личное мнение, и я вправе его иметь. Такие, как Навальный, назовут меня коммунисткой, хотя я не была ею и не стану. Я очень богатая женщина, Коля, и свои миллиарды заработала честным путем. Честность - это тоже относительное понятие, конкретное действие может быть принято честным или бесчестным в разные десятилетия. Но большинство своего капитала я заработала тем, что меня мужики всерьез не воспринимали. Честно ли быть женщиной, Коля, что скажешь?

– Может ли из ребра правды получиться ложное новообразование, как ты думаешь сама, Лиза?

Она резко повернулась к нему и засмеялась от души. Потом произнесла:

– Да, ты достоин лучшего. Говоришь, что выбора у тебя нет, а сам предложишь официальный брак? По существу, это ничего не меняет и наш устный контракт останется в силе. В законном браке тебе будет легче общаться в социальной среде. Я не права?

– Да, Лизонька, ты права. А как насчет совместимости двух неглупых разнополых людей, она возможна?

– В нашем случае вполне возможна. Когда один любит, а другой терпит - возможно все.

– Не совсем соглашусь с тобой, Лиза, я еще не познал любовь, но быть с тобой мне приятно. Полагаю, что мы утрясли все наши юридические вопросы и приступим к обыкновенному быту. Что у нас будет на обед? Я бы предпочел борщ или солянку, а вечером шашлыки собственного производства...

* * *

Ольга часто вспоминала встречу мужа и генерала, начальника МВД области. Что странного было в том разговоре, что бросалось в глаза? Илья не ответил прямо на вопросы генерала, но повторил несколько раз две фразы: "похищение, изнасилование, убийство, расчленение на органы" и "нет тел, дел, заявлений" ... Последнее как раз понятно, он сам объяснил - "тела закапывались, сжигались, растворялись в кислоте". Нет заявлений... допустим, что нет родственников у погибших, искать некому. Но друзья, знакомые, работодатели? А если и этого нет? Ну конечно же, конечно, их никто и не ищет! В восемнадцать лет ушел из детского дома и во взрослую жизнь не успел войти. Если все четко подкорректировать, то никаких заявлений ни от кого не поступит. Похищай, насилуй, отправляй на органы - вот о чем говорил Илья, восхитилась Ольга. Люди исчезали вместе с событием преступления. И брать таких преступников необходимо только с поличным. Как же генерал-то об этом не догадался, он же профессионал все-таки?