Советская цивилизация т.2
Шрифт:
Активность вокруг Мавзолея всегда инициируется людьми образованными (Г.Старовойтова, Марк Захаров и т.п.). Они не могут не понимать, что Мавзолей — сооружение культовое, а могила Ленина для той трети народа, который его чтит, имеет символическое значение сродни религиозному.
В первой книге уже говорилось о том, насколько широкая и планомерная программа проводилась и проводится с целью подрыва всего строя символов, связанных с Великой Отечественной войной. Известный английский военный историк Дж.Эриксон отмечал, что во время перестройки в СССР возник «капитулянтский курс на демонтаж принципиальных итогов войны». Один из способов подрыва авторитета символов войны — пробуждение симпатий или уважения к тем, кто во время войны действовал на стороне гитлеровцев
Здесь надо снова подчеркнуть, что эта кампания почти не имела бы силы, если бы велась только откровенными «западниками». Именно участие в ней «патриотов» придает ей большую силу — не путем сложения усилий, а вследствие мощного кооперативного эффекта. Роман Г.Владимова, обеляющий предателя Власова («Генерал и его армия») должен получить знак патриотического качества в виде высокой похвалы от В.Бондаренко. Сам В.Бондаренко, завоевав авторитет шумной атакой на генетика-невозвращенца Тимофеева-Ресовского, может после этого заниматься реабилитацией целой категории предателей. Да еще с какой патетикой: «Казненные молчанием» («Слово», 1991, № 10). Речь о писателях, которые пережили ужасный «двадцатилетний опыт советчины» и наконец-то, благодаря приходу оккупантов, смогли заговорить.
Вот как это трактует В.Бондаренко: «Замкнув свои уста в довоенный период, оказавшись по разным причинам на оккупированной территории, поэты здесь дерзнули заговорить открыто, зная, что после этого назад пути нет… Многие из них работали в русских газетах на оккупированной территории». Что ж, у каждого свое оружие — одни партизан вешали, другие в «русской» газете, издаваемой немцами, трудились. Причем, скорее всего, добровольно, а не под угрозой расстрела или голодной смерти, как большинство простых власовцев. И с какой жалостью пишет об их судьбе после Победы наш патриотический идеолог: «А пока вернемся к несчастным беженцам, не нужным западной демократии, вылавливаемым советскими спецкомандами… Полиция всех стран помогала смершевцам вылавливать русских беженцев, особенно изощрялись англичане, не уступавшие подручным Берии и Гиммлера». Какая изощренная логика! Ведь эти «русские беженцы», которых вылавливают “советские спецкоманды”, как раз и есть «подручные Гиммлера».
Чуть ли не прославляя явных предателей и активных сотрудников врага, одновременно громя Тимофеева-Ресовского, который прямо в делах фашистов не участвовал (почему и был расстрелян его сын), В.Бондаренко не только подпиливает символы Отечественной войны, но и подрывает способность людей взвешивать, измерять явления — а на этой способности держится здравый смысл.
Новый подход к деградации символов Отечественной войны был введен в действие уже в годы перестройки — обвинение советского государства, а потом и вообще советских людей того времени в жестоком отношении к немцам, в том, что их «ограбили» и т.д. Публикация в специальных исторических журналах материалов, рисующих истинную картину, практически не могла нейтрализовать эту кампанию, для которой были предоставлены средства массовой информации. Не проникали к нам и документы из Германии. Идеологи, которые подняли тему, знали истину, но она для них никакого значения не имела.
Перечень символов, которые были сознательно лишены святости в общественном сознании, обширен. Дело не ограничивалось теми, которые непосредственно связаны с политическим строем или вообще государственностью Руси, России и СССР (Сталин, затем Ленин и т.д. вплоть до Александра Невского и князя Владимира). Много мазков было сделано и по образам Пушкина, Шолохова, Суворова и т.д.
Особое место в технологии «штурма символов» занимает очернение или осмеяние образа мучеников. Раньше говорилось о том значении, которое имела атака на образ Зои Космодемьянской, вошедший в пантеон мучениц нашего народа.
Еще более показательно «второе убийство» Павлика Морозова. В массовом сознании было создано ложное мнение, что Павлик Морозов
Все мы с детства воспринимали этот образ как символ трагедии, высших человеческих страстей — мальчик, убитый своим дедом. Сущности дела почти никто и не знал. Дошло до того, что многие были уверены, что мальчик указал место, где отец-кулак спрятал хлеб от продразверстки — это в 1932 году! Почти никто не знал даже, что как раз отец Павлика и был властью — председателем сельсовета. Что именно он мучил и обирал кулаков, высланных в их деревню, за что и попал под следствие.
Насколько был важен этот отрок-мученик как символ, показывает масштаб кампании по его очернению. В ней приняли непосредственное участие такие активные деятели перестройки как журналист Ю.Альперович и писатель В.Амлинский, критик Т.Иванова и литературовед Н.Эйдельман, обозреватель «Известий» Ю.Феофанов и педагог С.Соловейчик, и даже человек такого ранга, как Ф.Бурлацкий — помощник Брежнева и Горбачева, депутат, впоследствии главный редактор «Литературной газеты». Они скрупулезно и в течение целого ряда лет создавали абсолютно ложную версию драмы, представляя аморальным чудовищем жертву — убитого ребенка! Да еще убитого вместе с пятилетним братом.
Представьте, насколько хладнокровно была спланирована вся эта операция, если уже в 1981 г. Ю.Альперович пытался собрать порочащие Павлика сведения у его матери и учительницы, орудуя под чужой фамилией! Показательны повадки: трудно найти выступление или публикацию какого-либо из этих деятелей, где бы явно и в целостном виде было сформулировано обвинение против Павлика. Всюду говорится туманно, намеками, обиняком. Никаких фактов, только «мнение» или отсылка к «общеизвестным вещам». Трудно схватить Бурлацкого или Амлинского за шиворот и потащить их в суд за клевету на близкого человека. Черный миф о Павлике Морозове строился главным образом через умолчания, искажение информации и ложные ассоциации. Ну, и публика хороша — почему-то охотно верила именно подлым наветам.
Большие усилия были предприняты для снятия символического значения образа земли, для дегенерации этого образа до уровня обычного товара (как известно, «не может иметь святости то, что имеет цену»). К.Леви-Стросс в «Структурной антропологии» специально рассматривает смысл Земли в культуре «незападных» народов — скорее всего, антисоветские идеологи это хорошо знали.
Одним из важнейших символов, скреплявших советское общество, был труд. Труд как деятельность, исполненная высокого духовно-нравственного (литургического) смысла, как воплощение идеи Общего дела. Этот символ стал объектом очень интенсивной атаки. В годы перестройки много экономистов и публицистов требовали устранить из самой категории труда его духовную компоненту, представить его чисто экономическим процессом купли-продажи рабочей силы. Н.Шмелев писал: «Рубль должен быть поставлен в центр всего. Он и только он должен быть наградой за усердный труд» ("Знамя, 1989, № 1).
Вся кампания по подрыву мира символов, которая велась средствами культуры — словом — оказала на советский народ, и прежде всего на русских, исключительно тяжелое разрушительное воздействие. Оно во многом предопределило глубину культурного кризиса, который выразился в скачкообразном повышении смертности, вспышках насилия, огромном числе несчастных случаев. Лечить общественное сознание придется еще очень долго. Причина в том, что, как установил в 1932 г. И.П.Павлов, у русских «условные рефлексы координированы не с действием, а со словом». Павлов считал эту национальную особенность неблагоприятной, так как она затрудняет возможность «воспринимать действительность как таковую» (Б.Т.Величковский. Реформы и здоровье населения страны. М., 2001).